Возвращение имен
Маленькая, в две ладони, стальная табличка. Даты рождения, ареста, расстрела, реабилитации. Почему плашка размером в полтетрадки берет за душу, цепляет сильнее, чем многометровый монумент? Потому что на ней есть Имя. Имя погибшего в годы «Большого террора», и то, кем он был в жизни. И квадратная прорезь — как дорога в пустоту, в небытие.
Памятников жертвам политических репрессий в России немало: 1207. Однако, как рассказал на пресс-конференции историк, член правления фонда «Последний адрес» Никита Соколов, большая их часть — это монументы на месте бывших лагерей, захоронений. Есть среди памятников впечатляющие, как Маска скорби в Магадане. Почти все они находятся вне городской черты, вдали от людских потоков. И на большинстве нет имен.
— Вся цель организаторов репрессий состояла в том, чтобы лишить человека личности: чтобы и память о нем была стерта, — пояснил Никита Соколов. —Задача нашего проекта ровно в обратном: вернуть этих людей. Вернуть их имена. Приблизить их к нам. Чтобы не надо было лезть на гору, как к монументу в Магадане, но чтобы память пронизывала всю жизнь города. Эта память может стать и инструментом примирения общества, и постоянным напоминанием о преступлениях, повторения которых мы не хотим.
Когда рождался проект «Последний адрес», его инициаторы обратили внимание на так называемые «камни преткновения» — булыжники с бронзовыми накладками, вмонтированные в мостовые европейских городов в память о жертвах нацизма. «Камней преткновения» в разных странах сейчас свыше 50 тысяч. Но для России с ее условиями нужно было другое решение: здесь и климат другой, и стоимость должна быть посильной. Да и материал должен быть таким, чтобы знак не привлекал вандалов. Решили, что табличку надо крепить на стене дома, где жил человек и откуда его увели. В ходе конкурса, прошедшего в конце 2013 года, победил проект архитектора Александра Бродского. Первые знаки были установлены в декабре 2014 года в Москве.
В минувшее воскресенье Томск стал 22-м городом, где начал работать народный проект «Последний адрес». Народный — потому что каждый знак появляется по инициативе того, кто подал заявку. Тот, чье имя я хочу вернуть, может приходиться мне родственником. А может — человеком такой же, как у меня, профессии или тем, кто 80 лет назад жил в моем доме. Отправляя заявку и оплачивая изготовление знака, инициатор установки тем самым говорит: «Я не знаю его, но я его помню».
Фонд, используя накопленные базы данных, лишь производит проверку указанных в заявке сведений. Самую трудоемкую часть подготовки — сбор подписей с разрешением жильцов дома — чаще всего выполняют волонтеры-добровольцы. Иногда — сами заявители. Поиск сведений, беседы с владельцами квартир, когда им рассказывают о людях, которые здесь жили, и чью жизнь прервали… Все это расходится, как круги по воде, заставляет задуматься.
Первой из наших земляков подала заявку жительница Северска Елена Уткина. Елена Федоровна и ее двоюродная сестра Ольга Трофимовна решили таким путем оставить память о своем деде и его брате, которые жили в своем доме на улице Лермонтова, 51.
В годы НЭПа Иван и Андрей Манохины были ремесленниками, в нынешней терминологии — мелкими предпринимателями со своей кузницей, а в тридцатых стали наемными рабочими. Оба были арестованы в октябре 1937 года. Оба погибли в 1938-м лагерях под Мариинском.
На пресс-конференцию и установку знаков их потомки собрались всей родней: сын, дочь, зять и девятилетняя внучка Елены Уткиной, ее приехавшая из Новосибирска сестра Ольга.
Издалека, из столицы прилетел другой заявитель — человек, который не только никогда не видел своего отца, но и не знал о его судьбе вплоть до перестроечных лет.
История нашего гостя, Владимира Голицына заслуживает того, чтобы рассказать о ней подробно.
Стоит рядом во дворе прихода Свято-Троицкой церкви, слушает рассказ о храме красивый пожилой человек, выпускник МВТУ, уже 25 лет работающий заместителем главного инженера серьезного московского завода, выпускающего «начинку» для космических ракет. И вдруг спокойно произносит: «В нашем имении Ливны сохранились остатки храма, моим прадедом построенного…» И рассказывает, как в сугубо брежневское время в одном из сел под Ливнами старик, глянув на него, крякнул: «Вы так похожи на своего дедушку! Знаете, мы так хорошо, как при Голицыных, не жили никогда».
Его судьба словно соединила в себе две жизни. «Запомни! Дома мы — русские, свои, а за порогом — советские! Всегда знай это, если не хочешь повторить судьбу своего отца…», — сказала мама Володе, снимая с шеи сына крестик — не дай бог увидят во время прививок в школе!
Сегодня Владимир Александрович Голицын знает историю своего рода, начиная с 1275 года, может сказать больше или меньше о каждом (!) из 1 400 его представителей, носит серебряный перстень с фамильным гербом. А в детстве свои настоящее отчество и фамилию узнал от вернувшейся из лагерей мамы лишь перед тем, как пошел в пятый класс.
— На момент революции моему отцу было всего восемь лет, а тете Оле — только пять. Учиться в высших учебных заведениях не давали никому. Отец работал в разных учреждениях, тетя Оля нигде и не работала, в 1931-м вышла замуж за Петра Урусова. Первый раз их арестовали в 1933-м. Инкриминировали (зачитывает): «Будучи контрреволюционно настроенным совместно с Бобринским намеревался убить товарища Сталина… Вел контрреволюционную агитацию…, — рассказал Владимир Голицын.
25-летнего Александра Голицына, приговаривают к трем годам, ссылают в Кемеровскую область. Его сестру и зятя с таким же сроком отправляют в Казахстан.
В 1936-м расконвоированный ссыльный знакомится с молодой учительницей-сибирячкой Дарьей Кротовой. Через полгода его освобождают, и молодая пара начинает жить вместе.
Но в школе началась травля: вот, учительница связалась со ссыльным, бывшим князем! Работать на прежнем месте стало невозможно. Дарья Яковлевна, уже беременная, уезжает к родным в село Большой Берикуль. Александр Голицын, простившись с ней, и сказав: «Ты меня не ищи! Я сам тебя найду», исчезает. Изредка жене с нарочными приходят его письма без обращения по имени и без подписи. Через два года она пишет свекру Владимиру Голицыну в Москву на заученный адрес «переулок Хлебный, дом 6, квартира 6»: «Где Саша?. Почему от него нет писем?» И посылает фотографию малыша в валеночках.
Старик ахнул, узнав во внуке сына, о судьбе которого и ему ничего не было известно. Стал просить, чтобы ребенка отдали на воспитание ему и тете мальчика в Москву.
— Мама на такое предложение даже обиделась. А в 1941-м арестовали и ее, — вспоминает Владимир.
Дарье Кротовой присудили пять лет лагерей. Сибирская родня передавала ее сына из одной семьи в другую, и в начальных классах он каждый год шел в школу под разными фамилиями и отчеством «Иванович». И только после ее возвращения увидел в руках матери свое свидетельство о рождении: Владимир Александрович Голицын. Спросил: «А это кто?».
Потом была большая долгая жизнь. Влияние замечательного деда-сибиряка Якова Кротова — крестьянина и целителя. Переезд в 1954-м с мамой в Москву к деду по отцу. Успешно завершенный школьный курс. Возвращенные без объяснений документы, которые он отправлял в одно, другое военные училища: Голицыны из поколения в поколение были служивыми людьми. Служба в армии, рядом с ядерным полигоном на Новой земле. Завод — одно на всю жизнь место работы. Учеба в филиале МВТУ при заводе и диплом инженера. И в то же время — ощущение принадлежности к своему роду, которое не позволяло совершать недостойные поступки.
Приезжая в 70-х годах в Томск на подведомственный его главку завод, он не подозревал, сколь близко находится от места, где жил, был арестован и расстрелян его отец. Ведь в единственной архивной справке, которую им с матерью удалось получить, говорилось, что «Александр Владимирович Голицын, 1908 года рождения, умер в 1944 году от склероза сосудов головного мозга».
Следов пребывания А.В.Голицына в Томске долго не могли найти. Лишь много позже стало известно, что красивый 30-летний приезжий служил в театре актером под сценической фамилией Алвегов.
— В 1989-м, находясь на даче, я услышал по телевизору сюжет из Томска: «Мы подняли дела из архивов КГБ…». Поднимаю глаза, и вижу на экране папку, на которой чернилами от руки написано: Александр Владимирович Голицын.
Рассказывая об этом, седовласый Владимир Александрович поводит плечами, показывая, как бежали и до сих пор бегут мурашки по коже.
В 1991-м его самого и единственную оставшуюся в живых сестру отца Елену Владимировну разыскал режиссер В. Новиков из Новосибирска, работавший над документальным фильмом «Конец дворянского гнезда». Елена Владимировна увидела этот фильм за неделю до своей кончины.
По делу № 12301 о так называемой кадетско-монархической повстанческой организации «Союз спасения России», по которому проходили Александр Владимирович Голицын, 26-летняя Ольга Владимировна Урусова-Голицына и ее муж Петр Петрович Урусов, было арестовано 1 035 человек. Из них 928 человек было расстреляно.
Владимир Голицын и внучка ремесленника, мастерового Елена Уткина на пресс-конференции сидели рядом. Их объединила и общая судьба родных, и то, что дома, где жили их родственники, находятся поблизости друг от друга.
Беспощадное красное колесо перемалывало без разбора сословий и национальностей: «бывших», как стали после революции называть дворян, крестьян, рабочих, интеллигентов, священнослужителей.
— Со времен XX съезда в нашем обществе бытует искусственно внедренное мнение, что репрессии сталинского времени относятся только к партийной номенклатуре, к элите, — говорил на пресс-конференции историк Никита Соколов. — Все не так. Главным пострадавшим является народ. В архиве «Мемориала» на сегодня — свыше 3 100 000 имен жертв политических репрессий. 90 % из них — самые простые люди, крестьяне.
Заведующий мемориальным музеем «Следственная тюрьма НКВД» Василий Ханевич привел цифры по нашей области. Здесь, куда людей ссылали, а потом, однажды уже наказанных, арестовывали вновь, подверглись политическим репрессиям не менее 400 тысяч человек. Только расстрелянных в Томске и Колпашево 10,5 тысячи.
Думается, поэтому личное отношение к теме репрессий есть у большинства томичей. В том числе у тех, кого мы называем «должностными лицами». И в голосах чиновников, которые приветствовали в сентябре писателя Вадима Макшеева на его 90-летнем юбилее, звучали те же трепетные человеческие ноты: «Спасибо за ваш труд, за ваши книги! Рассказывая о своих родных, о трагедии спецпереселенцев, вы сохранили и нашу память».
У Павла Рачковского, представлявшего на установке знаков областной департамент по культуре и туризму, в 1938-м были расстреляны оба прадеда — 70-летние крестьяне. Павел Юрьевич искренне благодарил участников проекта «Последний адрес» за то, что приехали в Томск. Отметил роль Василия Ханевича — он стал «движителем» проекта в нашем городе.
21 октября в 11 часов будет установлена еще одна табличка — на Ачинской, 9, — пятиэтажке, построенной на месте дома, где обитал, нищенствовал, и откуда был уведен на расстрел сосланный в Томск русский поэт Николай Клюев.
А дальше все зависит от горожан. Ведь сказано: «Человек не умрет, пока имя его живо в памяти других людей».
