Историческое беспамятство (фото)

Ровно полтора века назад — 29 октября 1863 года — в далекой Калуге отошел в вечность Гавриил Батеньков. Декабрист, которого с полным основанием можно считать томичом. Угасал он тихо, сознавая скорый уход, и пока были силы, не выпускал из рук перо. В последнем письме, адресованном хозяйке знаменитого в Москве общественно-литературного салона Авдотье Елагиной, пытался ее приободрить. А последние слова там были такие: «И еще слабее моя рука, так что и чернильницу уронил на пол». Это было 11 октября. Через пару недель его не стало.

В последние часы с ним был Евгений Оболенский, другой декабрист, поселившийся в Калуге. Как только Батенькова не стало, князь отправил вдове Ивана Киреевского, сына Елагиной, короткую записку: «29 октября в 9 ½ часов он испустил посмертный вздох, в полной памяти… Обратив очи к небу, вздохнув глубоко, закрыл очи ― и с той минуты его не стало уже между нами».

Так ушел из жизни выдающийся сибиряк, один из создателей законоположений, по которым Сибирь развивалась добрую сотню лет. Крупный администратор, правовед, инженер путей сообщений. И вместе с тем — оригинальный мыслитель, предвосхитивший движение русской философской мысли, создатель трактатов, записок, религиозных произведений, которые не перестают удивлять. Обилие монографий, диссертаций и книг, посвященных Батенькову, кажется, не приблизили к его пониманию. Человек-загадка продолжает будоражить пытливые умы вот уже на протяжении полутора веков.

В конце жизни Батеньков был поразительно деятелен. Поселившись в Калуге, вел скромную жизнь старика-отшельника. И при этом занимался переводами с французского и английского. Составлял деловые записки, адресованные правительству, по вопросам отмены крепостного состояния, университетской реформы, судебных преобразований. Много путешествовал: Орел, Тула, Тверь, Москва, Петербург. Съездил в Подмосковье к Пущину. Побывал в Польше, где поселился сенатор Погодин, задушевный приятель.

Он торопился, понимая: времени отпущено мало. «Мой близится горестный путь к рубежу, за коим видна беспредельность», ― писал Батеньков в одном из калужских стихотворений.

Он торопился. Не проходило дня, чтобы не составил послание. Едва ли кто из декабристов вел такую интенсивную переписку. Среди его адресатов были Иван Аксаков, Модест Корф, Николай Свербеев, Федор Чижов, Василий Ратч, Алексей Жемчужников. Известные писатели, государственные деятели, декабристы. А еще томичи — Александр Лучшев, Семен Аргамаков, Андрей Романов, Тереза Булгак, братья Сосулины.

Вырвавшись из ссылки, о чем мечтал долгие десять лет, Батеньков вернулся к томскому образу жизни. Пригласил жить в свой дом, купленный томичами-промышленниками, Ольгу Лучшеву с сыновьями, которых опекал до конца дней. И говорил, что «твердо заявляет себя особняком, продолжающим сибирскую жизнь». Несколько из его работ калужской поры посвящены были Томску, его истории, экономике и культуре. Ни одно из событий, связанных с Томском, не оставалось им незамеченным.

Когда умер Аргамаков, который оказывал ему попечительство, он посвятил другу теплые строки. Некролог завершался словами о добронравии томского промышленника. А открывался датой: 23 сентября 1862 года.

Через год не стало самого Батенькова. На его смерть скорбно откликнулись многие современники, и не только декабристы. Газета «День» поместила некролог, где, между прочим, ошибочно назвала Гаврилу Степановича уроженцем Томской губернии. Миф о его томском происхождении оказался невероятно живучим.

Но Томску до этого не было дела. «Томские губернские ведомости» не отозвались на смерть декабриста ни словом. Город продолжал жить своей жизнью, не заметив уход религиозного философа, мыслителя и поэта, равных которому было мало в России. Через полтора века приходится наблюдать то же самое.

Тоболяки выпустили медаль к 220-летию со дня рождения выдающегося земляка (оба юбилея — памятные даты рождения и смерти Батенькова — пришлись на 2013 год). Иркутяне готовятся выпустить собрание сочинений и писем декабриста. Не забыли о нем и Москва, и северная столица. А Томск, как и раньше, наблюдает за всем этим со стороны.

Идей, предложений о том, как отметить юбилей декабриста, высказано было немало. Еще при прежней губернской, так сказать, вертикали власти. На базе госуниверситета предлагалось провести межрегиональную конференцию «Наследие Батенькова в контексте современного гуманитарного знания». Не вышло. В краеведческом музее могла бы открыться выставка предметов и книг, принадлежащих Батенькову и людям из его окружения. Не открылась. Могло бы выйти издание — переписка Батенькова с томичами ― десятки этих писем хранятся в фондах Российской государственной библиотеки. Не получилось. Пушкинская библиотека провела скромную читательскую конференцию. Два-три портала поместили строки к памятной дате. Этим все и завершилось.

Между тем, стоит вспомнить, как три года назад широко отмечалось столетие со дня рождения Георгия Маркова. Губернатор издал распоряжение, где предписывалось провести смотр-конкурс библиотек, вечера, организовать показ фильмов, созданных по произведениям титулованного советского писателя, родившегося на томской земле.

Батеньков же титулами не обладал. Напротив, умалял свою значимость, говорил, что «не мастер попадать пером в цель», повторял, что «не видит большой нужды оставлять после себя память». Да и декабристом себя не считал, хотя в этом качестве заслужил бюст, установленный на площади его имени от благодарных «тружеников Томска».

Площадь была переименована к юбилею восстания декабристов — в 1925 году. Бюст поставили в 1960 году, его автор — Сергей Данилин. К той поре церковь Благовещения, куда ходил молиться Батеньков, была снесена. Поблизости стоял дом Лучшевых со флигелем, где жил декабрист, ― дома тоже не стало. Снесли церковь, построенную по проекту Батенькова на Степановке. Разрушили или сожгли «Соломенный хутор», где он жил в последние годы томской ссылки.

Краеведческий музей хранил тетрадь с его записками той поры, когда он работал в Томске, исполняя должность начальника Сибирского округа путей сообщения. Тетрадь тоже пропала. А что осталось? Разрозненные тома из его библиотеки. Принадлежащие Батенькову две книги псалмов, которые он оставил степановской церкви перед тем, как навсегда покинуть Томск. Служебные документы в фондах областного госархива начала XIX века, составленные рукой молодого тогда инженера второго класса. Вот, пожалуй, и все.

Справедливости ради надо сказать, что историческим беспамятством страдаем не мы одни. Дом Батенькова в Калуге уцелел — там теперь мемориальный музей, а могила в тульском селе Петрищево не сохранилась. Родовое кладбище Елагиных уничтожили, и установить место, где был похоронен «знаменитый несчастливец» по выражению Георгия Чулкова, уже невозможно. Стараниями местных жителей сохранилась только могильная плита. Ее установили на памятнике, который поставлен в другом месте и сильно нуждается в уходе. Письма, направленные в адрес местной администрации с просьбой позаботиться о памятнике, успеха не возымели. Понятно: чиновников ждут другие, куда более насущные дела.

Но Батеньков, надо сказать, и не имел на этот счет никаких иллюзий. В год переезда в Калугу он написал стихотворение, ставшее хрестоматийным:

Себе я не воздвиг литого монумента,
Который бы затмил великость пирамид;
Неясный облик мой изустная легенда
В народной памяти едва ли сохранит.

Но весь я не умру: неведомый потомок
В пыли минувшего разыщет стертый след
И скажет: «Жил поэт, чей голос был негромок,
А все дошел до нас сквозь толщу многих лет».

Узнают обо мне в России необъятной
Лишь те безумцы, чей мне сродствен странный дух.
Ни славой, ни молвой стоустой и превратной
Не отзовется вдруг прошелестевший слух…

Поразительно точные слова. После выхода книги «Поэзия Батенькова», правда, было доказано, что это и некоторые другие включенные туда стихотворения ― талантливая мистификация. Кто знает. Но потому она и талантлива, что Батеньков мог высказаться в таком духе. Мог уповать на безумцев, «чей сродствен странный дух», полагая интерес к таким «странным», погруженным во внутренний мир людям в прагматичный холодный век достойным безумия.