Василий Ханевич: «Тоталитаризм всегда может вернуться»

Все чаще в обществе говорят о ренессансе сталинизма. Причем эта тенденция заметна не только среди старшего поколения, но и у молодежи. Многие исследователи заявляют о колоссальных заслугах вождя в деле Великой Победы. С чем связана ностальгия по Сталину, и что досталось нам в наследство от тех времен — об этом мы беседовали с историком, руководителем мемориального музея «Следственная тюрьма НКВД» Василием Ханевичем.

— Василий Антонович, вы верите в возвращение тоталитаризма?

— Забывать об этой угрозе нельзя. Многие говорят, что при Сталине, дескать, было другое время, и сегодня такое не может повториться. Но как только мы забудем о тех страшных годах, как только начнем шаг за шагом уступать реставрации сталинизма, восстановится образ мыслей, присущий тому времени. И в первую очередь — страх.

Знаете, на днях я посетил показ фильма «Павлик. +100» на факультете журналистики. Лента рассказывает об узнике ГУЛАГа, который вспоминает, как прожил век вместе со своей страной, наблюдая смену тиранов и реформаторов. Мне было очень приятно смотреть этот фильм вместе с молодыми ребятами, будущими журналистами, видеть, как они его воспринимали. Смотреть же было непросто — 70 минут сплошного монолога. И удивительное дело: практически никто из присутствующих не покинул зрительный зал, все остались на обсуждение фильма. И знаете, какие мысли ребята озвучивали? Они говорили о том, что со сталинских времен мало что изменилось. Страх, двойная мораль — все это осталось. Ведь мы сами создаем себе кумиров, вождей из тех, кто нами правил и правит сейчас. Мы видим в высших должностных лицах не просто чиновников, наделенных особыми полномочиями и доверием избирателей, а каких-то спасителей отечества, лидеров нации, этаких небожителей. Мы не хотим выдавливать из себя по капле раба. Нам привычно и комфортно в этом положении. Все, что ребята перечислили, и есть предпосылки к возрождению сталинизма. И поэтому сегодня необходим серьезный разговор с молодежью.

— Зачастую сталинизм сравнивают с нацизмом. Но многие, особенно люди старшего поколения, выступают резко против такого сравнения.

— Эти две тоталитарные системы во многом копировали друг друга. Вождизм один и тот же. Но если Германии удалось выжить из себя нацизм, то сталинизм у нас по-прежнему в крови. Почему? Потому что мы оказались победителями, а они — побежденными. Проиграла не только Германия, проиграл нацизм как идеология. Сталинизм же на правах победителя оказался как бы правым. Поэтому и возмущает многих это сравнение.

Хотя чем одна система была лучше другой? Ведь по отношению к собственному народу сталинизм оказался более кровавым. Агрессия Гитлера была направлена вовне. В Германии многие добропорядочные бюргеры до последнего не чувствовали, что живут при тоталитарном режиме. Они были даже благодарны Гитлеру: с его приходом к власти в стране было покончено с безработицей, построены лучшие дороги, Германия встала с колен, и уже не она, а ее боялись. С началом захватнических войн в страну с восточных территорий потянулись многочисленные эшелоны с рабами и награбленными ценностями. Кое-что из этого доставалось и рядовым гражданам рейха. Кто был согласен с нацисткой идеологией, тот жил спокойно. За это они, правда, потом поплатились. У нас же репрессии, главным образом, были направлены на собственный народ. К контрреволюционному элементу относили всех так называемые «бывших», причем зачастую просто по анкетным данным. Бывшие купцы, бывшие чиновники, бывшие военнослужащие царской и белой армий, бывшие кулаки или их родные. В этом же списке было и ближайшее окружение, члены партии. Все, кто был чем-то не угоден Сталину, в чем-то разошелся с его «генеральной линией».

— И к сторонникам отношение было таким же. Парадокс в том, что антифашисты, бежавшие из концлагерей Гитлера в СССР, попадали в сталинские лагеря. Где логика?

— Логика была, но своя, особая. После прихода к власти Гитлера многие из антифашистов, немецких коммунистов вынуждены были бежать в СССР. Однако после заключения в 1939 году пакта Молотова — Риббентропа многие из этих перебежчиков были арестованы НКВД и переданы гестапо для расправы. Хотя, казалось бы, зачем так поступать со своими сторонниками? А делалось это в силу так называемой «политической целесообразности», чтобы задобрить Гитлера. Так же поступали и со своим народом. В нашей стране было трудно избежать очередной волны репрессий. Никто не был застрахован. Черный воронок мог приехать за каждым. В 60-70-е годы сказалась хрущевская «оттепель», и те, кто не высовывался, мог спать спокойно. А что сейчас? Мы говорим, что и сегодня репрессии возможны. Вернее, они есть, но выборочные. Ведь достаточно одного посадить, чтобы все остальные боялись, зная, что завтра так же могут поступить и с ними.

— По-вашему, сегодня люди боятся не меньше, чем в сталинское время?

— Некоторые даже больше. Учитывая нашу коррупционную составляющую чиновничества, судопроизводства, саму систему правоохранительных органов. Страшно почему? Нет гарантии, что ты не окажешься кому-то неугоден, что тебя не обвинят в чем-то и не посадят в тюрьму. И мы такие примеры прекрасно знаем. Поэтому большинство не высовывается. Хотя какая-то свобода у нас все же есть. Мы можем говорить о своих политических взглядах, рассказывать анекдоты на злобу дня и даже критиковать руководство страны. Но чувствуется: народ устал.

Я связываю последние митинги и акции протеста с тем, что есть определенная граница, которую власть уже перешла. Русский народ терпит долго, но потом начинает крушить все вокруг. И эти протестные выступления — реакция не только на беспредел власти, но и на аморфное состояние самих наших сограждан. Ведь мы только говорим о том, что в России сформировалось гражданское общество. На самом деле, это только единичные проявления сознательности. Но это лишь пока. На самом деле, все эти акции должны быть для власти знаком о том, что очень опасно поступать с народом так, как поступает она. Есть предел, который переступать нельзя. Хотя сейчас первые лица страны говорят больше о происках Запада, опасности «цветных» революций. Такие выступления показывают, что власть ничего не поняла.

— В нашей истории есть яркие примеры народных бунтов. По-вашему, все может повториться?

— Если ничего не изменится, то вполне возможно. И долго ждать не придется. В чем отличие последних протестных акций? В том, что в них участвуют не отчаявшиеся, опустившиеся люди, не пролетариат. На улицы выходит средний класс, люди понимающие, думающие, которым есть что терять. Они прекрасно понимают, за что борются. Многим просто надоела квазидемократия, квазисвобода. Вроде на словах все делается — для поддержки малого бизнеса, для развития инноваций. А на деле люди сталкиваются с такими чиновничьими барьерами, через которые не пробиться.

— На днях мы отмечали День Победы, великий для нашей страны праздник. Многие связывают победу в войне как раз с тем жестким сталинским строем, высоко оценивая вклад вождя в разгром фашистской Германии. Вспомните хотя бы сталинобусы, которые появились и в Томске. Как вы к этому относитесь?

— Связывать победу со Сталиным — это нормально. Логика у многих такая: в годы войны все было связано с ним, как с главнокомандующим и генеральным секретарем единственной в стране партии — коммунистической. Кто руководил страной, тот и победитель. А победителей не судят. А вот объективного разбора действий вождя, его личных решений в годы войны по большому счету не было.

Какой ценой досталась нам эта победа, что было правильно, а что — нет? Мемуары военачальников были написаны под мощным прессом цензуры и самоцензуры. Архивы по-прежнему лежат в спецхранилищах и во многом недоступны историкам. Причем ситуация с доступом еще более ухудшилась за последние годы. Лишь из немногих источников мы можем узнать, как единоличные решения Сталина обернулись миллионами напрасных жертв. Такие, как битва под Ржевом, где погибло более миллиона солдат неизвестно для чего. А возьмите приказы по освобождению городов к юбилейным датам. Никто не считал, стоило ли оно стольких жизней. Сталин заявлял, что в Красной армии нет пленных, есть только изменники родины. Ведь несколько миллионов людей, оказавшихся в плену и на оккупированной территории, были причислены к врагам и неблагонадежным. Их семьи преследовались. Если взвесить на весах истории все преступления и все продуманные и исторически обусловленные решения Сталина, то первое, сдается мне, окажется тяжелее.

К сожалению, о Победе сегодня говорят не те, кто воевал с первых дней войны и находился в самом пекле. Большинство уже умерли. Мы знаем о войне главным образом от тех ветеранов, которые подхватили освободительный поход в Европу, а также от тех, кто служил в «СМЕРШах», контрразведках, НКВД. Они сегодня — главные свидетели той Победы. Это они вспоминают, что шли в бой с именем Сталина на устах. Не хочу никого обидеть, но я почему-то больше верю рассказам своего тестя Георгия Степановича, ныне покойного — 9 мая ему бы исполнилось 90 лет. На фронте он был танкистом, вернулся инвалидом. О войне вспоминать не любил, а если говорил, то заученные фразы, «правдой фронтовой жизни» делился изредка только с близкими родными после «стопки чая». Верю писателю Виктору Астафьеву и его произведению «Прокляты и забыты». Моим дедам не пришлось воевать, их расстреляли до войны в 1938-м. Участвовал в боевых действиях мамин отчим Иван Фомич, вырастивший ее с младшим братом. Кстати, он тоже был из тех, кого арестовали в 1938 году, но ему повезло — остался в живых. После НКВД его отправили в трудовую армию, откуда он сбежал и добровольцем отправился на фронт. И он тоже о «неудобных деталях фронтовых буден» не вспоминал.

— Многие молодые люди не чувствуют этого праздника — Дня Победы. Почему, как вам кажется?

— Думаю, что их отвращает показушный патриотизм. Дети видят фальшь лучше многих из нас. Хотя ведь День Победы — это единственный из оставшихся всенародных праздников. Новые или переименованные советские праздники непонятны старшему поколению, неблизки молодежи. Один День Победы касается каждого. Поэтому идет такая ожесточенная борьба за этот единственный настоящий праздник. Одни хотят сделать его советским. Хотя воевали люди не за Сталина, а за жизнь, свою и своих близких. Другие хотят сделать эту дату по-современному партийной, официозной. Я же придерживаюсь суворовских слов и считаю, что война не окончена, пока не похоронен последний павший солдат. У нас эта война еще продолжается.

Огромные средства тратятся на помпезные торжества, салюты, в то время, когда останки стольких людей, отдавших жизнь за Победу, остаются ненайденными, неопознанными. И занимается этим не государство, а энтузиасты. Они вынуждены выпрашивать деньги на свои походы, в которых по-настоящему рискуют жизнью. С этой точки зрения Германия к своим погибшим относиться иначе. Там ухаживают за братскими могилами и наших солдат. Может быть, нам не нужно так много маршировать, а нужно больше заботиться об этой реальной памяти? Нужно не забывать и об оставшихся в живых ветеранах. О них сейчас вспомнят, поздравят и забудут до следующего Дня Победы. А нужно окружить их заботой в течение всего года. Но мы привыкли помнить и чтить кампаниями, к датам.

— Вот вы говорите — фальшивый патриотизм. Как же тогда привить молодежи любовь к своей стране?

— По мне, есть большая разница между истинным и фальшивым патриотизмом. Тот, кто на митингах с трибуны говорит о любви к родине, во многом фальшивит. А те, кто реально делает что-то для увековечивания памяти о той войне — находят могилы солдат, ухаживают за захоронениями, помогают ветеранам — вот это истинные патриоты.

— Вы были в числе основателей музея истории политических репрессий. Мы знаем, что он довольно популярен среди томичей и гостей города. Недавно прошла информация, что мемориальный музей будет выведен из состава областного краеведческого музея и станет частью Центра современной общественно-политической истории Томской области, который разместится на его площадях.

— Знаю, что деньги на приобретение этого здания регионом получены, но почему тормозится дальнейший процесс его выкупа, мне неизвестно. Дальнейшая судьба этих помещений до сих пор не определена. В настоящий момент это — по-прежнему частный дом, в котором наш музей занимает площади без арендной платы только благодаря доброй воле владельца здания, гендиректора ЗАО «Концерн «НОКС» Игоря Скоробогатова. Есть хорошая идея, выкупив дом, передать его областному краеведческому музею, структурой которого мы являемся. У музея как раз есть большие проблемы с выставочными площадями. Но пока мы пребываем в неизвестности. Я надеюсь, что речи о закрытии или переносе нашего музея не идет. Речь может идти только о его расширении. Ведь своим существованием он давно доказал, как важно сохранять историю своей страны.