Архив
29марта
январяфевралямартаапрелямаяиюняиюляавгустасентябряоктябряноябрядекабря
2024
20242023202220212020201920182017201620152014201320122011201020092008
ПнВтСрЧтПтСбВс
Перейти
Прочтений: 8796Томск

Сергей Борзов: «Помочь родителям — лучшее, что можно сделать для ребенка»

Сергей Борзов: «Помочь родителям — лучшее, что можно сделать для ребенка»
Дмитрий Кандинский / vtomske.ru

Психотерапевт Сергей Борзов — в Томске человек известный. Уже несколько лет он не живет в нашем городе, однако его имя сих пор всплывает в сарафанном «интернет-радио»: на томском форуме мам в ответ на просьбу порекомендовать хорошего семейного психолога частенько советуют обратиться именно к нему. Сейчас Сергей Борзов работает в Москве — является директором по программной деятельности «Благотворительного фонда профилактики социального сиротства». Одно из направлений его работы — обучение специалистов, оказывающих помощь детям и семьям группы риска: психологов, социальных работников, специалистов по опеке и попечительству и других. С тренингами и семинарами Сергей Петрович объездил десятки российских регионов. На днях он участвовал в проведении подобного занятия в Томске. После его окончания Сергей Петрович согласился на интервью с нами.

— Сергей Петрович, принято считать, что специалисты органов опеки вмешиваются в жизнь неблагополучной семьи, чтобы оградить детей от нездоровой обстановки или даже нарушения прав. И, как правило, инструмент один — изъятие ребенка из семьи. Логично предположить, что количество социальных сирот в таком случае наоборот, увеличивается… Или нет?

— Это упрощенное представление. Оно, конечно, появилось не на пустом месте, и все же на сегодняшний день я бы скорее отнес его к категории мифов. Проблемами реабилитации семей и защиты детей я начал заниматься около 15 лет назад, еще работая в Томске. И могу сказать: в представлениях государства о том, что нужно делать для защиты детей, за это время произошла существенная динамика в лучшую сторону.

— А именно?

— В середине девяностых был период, когда перед органами опеки и отделами по делам несовершеннолетних милиции стояла задача побороть детское бродяжничество, по максимуму изъять детей с улиц. Таких ребятишек собирали в спецучреждениях, проводили с ними какую-то работу и направляли либо в детдома, либо возвращали в семьи. Вскоре стало понятно, что такой подход проблемы не решает: в подавляющем большинстве случаев возвращенные в семьи дети через некоторое время оказывались на улице вновь.

Затем появилась та самая тенденция, о которой говорите вы. Органы опеки сделали акцент на изъятии детей: забирали ребятишек из семей, нахождение в которых вело к очевидной опасности для их здоровья и часто даже жизни, в детские дома. Здесь тоже возникла масса проблем. Во-первых, эти обязанности тогда «повесили» на социальные службы без какого-либо методологического обеспечения, что не могло не привести к различным перекосам... А во-вторых, даже образцово показательный детдом, мягко скажем, не лучшее место для полноценного развития личности.

Сейчас, когда накопился опыт, подход изменился: ребятишек, у которых нет родителей, теперь стараются по максимуму устраивать в семьи. А параллельно перед соцработниками стоит задача поддержать попавшие в сложную ситуацию семьи, в которых есть несовершеннолетние дети.

Суть в том, что специалисты органов опеки должны не ждать, когда острота проблемы дойдет до той стадии, когда ребенка из семьи придется изымать, а активно работать тогда, когда семью еще можно реабилитировать. Сделать так, чтобы родители смогли самостоятельно решать трудности, которые возникают в их жизни. Это и принято называть профилактикой социального сиротства. Направление очень важное, ведь сейчас большинство ребятишек попадают в детские дома именно при живых родителях. Эту тенденцию необходимо переломить.

— Не очень понятно, как это может выглядеть на практике.

— Приведу пример. Одним из первых моих опытов внедрения такого подхода была работа в Каргасокском район. В середине двухтысячных поток детей, направляемых оттуда в детдома, был достаточно большим — около 25 человек за год. Мы стали разбираться, в чем причина и можно ли как-то системно повлиять на ситуацию. И обнаружили такую деталь: после изъятия дети обычно направлялись в больницу на реабилитацию без мамы, а женщины после этого или начинали, или продолжали злоупотреблять алкоголем.

В итоге пришли к следующему решению: органы опеки пересмотрели порядок работы — вместо того, чтобы сразу изымать детей, кураторы случая сначала направляли их в больницу вместе с мамами. Кроме того, в больнице была выделена отдельная ставка для психолога, который работал с женщинами. В результате, если говорить о цифрах, через два года поток социальных сирот из Каргасокского района сократился в разы.

— Не получалось ли так, что при выходе из больницы все возвращалось на круги своя?

— Бывает, что кому-то помочь не удавалось, но удачных примеров было больше. Для многих ребенок, которого они вообще-то могли лишиться, находясь в кризисе из-за казавшихся непреодолимыми сложностей, в итоге становился стимулом как-то собраться и начать жизнь заново — бросить пить, устроится на работу. Таким и должен быть эффект от раннего выявления. Хорошо помню, как мы впервые услышали то, к чему теперь стремимся, как к норме: женщина лично пришла поблагодарить сотрудников социально-реабилитационного центра и сказала «спасибо за то, что вы ко мне пришли вовремя, одна бы я не удержалась».

— Кто такие кураторы случая?

— Сотрудники специализированных центров, в задачи которых входят общение с кризисной семьей и выработка плана реабилитации. Насколько мне известно, в Томской области на сегодняшний день действуют 13 учреждений, в составе которых работают такие специалисты.

— И все же что может стать поводом для раннего вмешательства? Предположим, есть семья, в ней случился развод, мама на фоне депрессии стала выпивать. Но как такового нарушения прав ребенка при этом может и не происходить, хотя и понятно, что в будущем это может закончиться печально… На основании чего этой женщине может быть назначен куратор?

— Подобная ситуация, так или иначе, видна людям, с которыми сталкивается попавшая в сложную ситуацию женщина, и они сообщают об этом органам опеки. Это могут быть воспитатели того же детского сада, школьные учителя или врачи, которые волей-неволей заметят какие-то тревожные признаки: что мама регулярно приходит в детский сад за ребенком нетрезвая, что он стал менее ухоженным и т.п. Хотя, в принципе, сообщить о потенциальном кризисе может кто угодно: соседи, друзья или даже родственники. После этого специалист органов опеки выезжает на проверку, по результатом которой и может быт назначен куратор.

— Извините, но его наверняка и на порог не пустят.

— Если говорить о сотрудниках органов опеки, то они по закону имеют право на такую проверку семьи, где есть несовершеннолетние. Что касается кураторов случая, то прошедший обучение сотрудник социально-реабилитационного центра в состоянии составить разговор так, чтобы выйти по его итогам на какой-то конструктив. Бывают случаи, когда контакт установить получается не сразу. Но в целом практика показывает: объяснить родителям, что цель визита не инспекция, а организация помощи, — не такая уж большая проблема.

Есть ряд принципов, которыми куратор руководствуется в своей работе. Когда он объясняет, что не сомневается в том, что мама любит своего ребенка, что его позиция состоит в том, что семья — это самое нужное и важное для ребенка, то проблем с установлением контакта практически не возникает. При этом, если служба работает качественно, то люди об этом узнают быстро, особенно в сельской местности.

— Хорошо, контакт установили. Что происходит дальше?

— Сбор и анализ информации о причинах возникновения трудностей. Специалист должен установить уровень глубины кризиса. Причем ситуация оценивается не по принципу нравится-не нравится обстановка дома и в семье, а в соответствии с четкими критериями. Среди них, например, состояние здоровья родителей, уровень взаимопонимания между ними, уровень дохода, отношение к родительским обязанностям, самооценка, способность принимать помощь и так далее. Важно, что делается это вместе с родителями, все выводы согласуются с ними.

Следующая задача — разработать план выхода из сложной ситуации. Подчеркну, акцент в работе куратора делается именно на преодоление причин проблемы, а не просто оказание материальной помощи. В зависимости от ситуации возможны разные шаги.

Среди наиболее типичных — помощь в оформлении пособий: люди зачастую не знают, на что имеют право. Достаточно часто оказывается нужна психологическая поддержка, например все то же обучение навыкам ухода за детьми. Бывает, требуется содействие в трудоустройстве или лечении. Иногда может встать вопрос о какой-то единоразовой материальной поддержке, но избыточной эта мера быть не должна.

— Должно быть, непростая это работа — быть куратором.

— Для такой работы нужна готовность помогать людям. Важно и такое качество, как эмпатия — умение понимать чувства другого, сопереживать ему. В то же время быть святым не требуется. Куратор не обязан любить всех своих подопечных, отдавать им душу и так далее. Его задачи — организовать поддержку ровно в том объеме, в каком она нужна в данном конкретном случае.

— Можете кратко сформулировать базовые ценности, которым вы обучаете на семинарах?

— Давайте попробуем, хотя это достаточно объемная тема. Пожалуй, главное: вся система строится на представлении о том, что любой родитель на самом деле всегда любит своего ребенка и желает сему добра. И лучшее место для ребенка — его кровная семья.

— Уже с этим многие поспорят.

— А я буду настаивать, что это так. По своему опыту работы семейным психотерапевтом, которому доводилось разбирать самые разные ситуации, могу сказать: в 95 процентах случаев родители любят своих детей. И это касается всех, в том числе людей, с которыми работают органы опеки и попечительства, — тех, кто допустил в отношении своих детей противозаконные действия.

Другой вопрос, что какие-то обстоятельства в жизни людей, их непростой личный опыт, слабости или страхи не позволяют им выразить свою любовь к детям. И все же это не означает, что самой любви у них нет в принципе. Некоторые из них сами не получили в детстве почти ничего, или даже были жертвами жесткого обращения. Вот поэтому им и трудно. Такое представление о родителях — фундамент, на который опирается куратор случая, сопровождая семью.

Еще одно наше правило — безусловное уважение личности человека. Мы исходим из того, что не знаем всех обстоятельств его жизни, потому не вправе его судить. К числу базовых ценностей, на которых строится кураторство, относится и право на свободу выбора, при одном условии, что она не должна нарушать свободу других. На практике это означает, что куратор должен четко дать понять своему подопечному, что уважает его право выбирать образ жизни, однако этот выбор не должен мешать реализации права и свобод его ребенка по меньшей мере в том объеме, в каком это гарантировано законом.

— Легко ли специалисты, работающие с семьей, переносят всю эту философию в практическую плоскость?

— Бывает, на семинарах попадаются люди, по поведению которых видно, что им это будет сложно. Но это исключения. В целом специалисты органов опеки достаточно легко воспринимают нашу методику, она вполне соотносится с общечеловеческими ценностями. Кроме того, такой подход облегчает им труд, делает его более осмысленным и результативным.

Помню, мы работали в одном из районов Бурятии. Замглавы района рассказал, что изначально наш приезд воспринял с некоторым скепсисом: мол, послушаем столичных теоретиков, на конференцию в Москву съездим, плюс по гранту оргтехнику получим — вот и весь толк. На практике вышло по-другому. В очередной мой приезд — примерно через год после начала работы — замглавы рассказывал, что поразился тому, как после внедрения новшеств у его специалистов загорелись глаза. Произошло этого потому, что им стали говорить то самое «спасибо за то, что вы вовремя пришли». Сами понимаете, раньше за изъятых детей спасибо не говорили, а сейчас соцработники увидели и спасенные семьи, и благодарных родителей.

— Насколько востребовано ваше обучение? И в чем роль благотворительных фондов, которые вы представляете?

— Мы помогаем внедрять методику раннего выявления семей с высоким риском нарушения прав ребенка. Занимаемся обучением сотрудников органов опеки, которые, как говорится, работают «на земле», плюс помогаем выстраивать эту работу на уровне муниципалитетов и профильных департаментов.

Сейчас мы работаем примерно в 30 субъектах федерации. Хотелось бы больше, но, думаю, и это не мало. Наша программа довольно активно поддерживается ведущими отечественными грантодателями. В этом году учебный проект вошел в престижный перечень 120 лучших проектов некоммерческих организаций страны.

Семинар, который состоялся в Томске, — один из восьми, которые пройдут в рамках реализации соглашения между Администрацией Томской области с ведущими российскими социально ориентированными НКО: Национальным фондом защиты детей от жестокого обращения (Москва), Благотворительным фондом профилактики социального сиротства (Москва), Центром практической психологии и социальной работы «Вектор» (Пермь).

— Как оцениваете состояние дел в Томской области?

— По сравнению со многими другими регионами страны — как весьма благополучное. Будет преувеличением сказать, что проблем вообще нет. Однако здесь подходы, ориентированные на сохранение семьи, были внедрены еще несколько лет назад, тогда как другие субъекты России приходят к этому только сейчас. По большому счету, я, проводя тренинги по всей стране, во многом транслирую именно томский опыт.

— Вы не преувеличиваете, говоря о востребованности этого опыта другими регионами? Можно предположить, что нагрузка на чиновников после ваших новшеств наоборот растет.

— Нет, это скорее организационная перестройка — расширение штата для внедрения подхода требуется далеко не всегда. По Томску цифры не вспомню, слишком много времени прошло. Но, например, в Тамбове — а он сопоставим с Томском по численности населения — в органы опеки в месяц поступает около 80 звонков о потенциальных кризисных ситуациях, из них примерно в 60 выявляется необходимость кураторства. При этом один специалист одновременно может сопровождать до 15 случаев. Итого — четыре человека на город.

— Может быть, в органы опеки попросту сообщают не всю информацию? Доносительство у нас все-таки не особо поощряемо.

— Да, есть такая проблема. И все же сейчас в обществе идут определенные подвижки в представлениях о заботе о детях. Во времена СССР главным было, скажем так, физическое благополучие: чтобы ребенок был обут, одет, накормлен, хорошо развивался физически и жил в хороших условиях. Все это актуально и сейчас. Но в дополнение к этому в России формируется понимание ценности детства как важного периода в развитии человека.

Люди начинают больше интересоваться детской психологией, более трепетно относятся к эмоциям ребенка, общению с ним. Набирает популярность такое явление как осознанное родительства. И, на мой взгляд, нынешняя перестройка принципов работы органов опеки и попечительства, акцент на сохранение кровных семей в целом соотноситься с этими тенденциями.

Определенный уровень недоверия к этим структурам пока сохраняется. Однако, мы видим, что в муниципалитетах, где кураторы случаев работают эффективно, этот скепсис постепенно развеивается. Особенно это характерно для сельской местности, где все друг друга знают, и информация распространяется быстро. В случае, если кураторы хорошо себя проявляют, жители населенных пунктов начинают больше доверять органам опеки. И звонок в эту структуру с сообщением о возможном кризисе в какой-то семье уже воспринимают не как доносительство, а как способ помочь и поддержать находящихся в сложной ситуации родителей и их ребенка.

Следите за нашим Telegram, чтобы не пропускать самое интересное
Новости СМИ, 18+
Нашли опечатку — Ctrl+Enter

Редакция новостей: (3822) 902-904

×
Страница:
Ошибка:
Комментарий:
Сообщение отправлено. Спасибо за участие!
×