Костюм Победы для младенца
Понятие Победы с каждым годом обесценивается, превращаясь в бренд
Заголовок, наверное, стоило бы поставить в кавычки. Он — полная цитата с сайта интернет-магазина, предлагающего не только униформу для взрослых — гимнастерки образца 1935 года, образца 1943 года в комплекте с галифе, но и такой вот комплект. В «костюм Победы» входят «слип и пилотка для детей от 0 до 8 месяцев из мягкого хлопкового трикотажа с настоящими армейскими золотистыми пуговицами со звездой и красной звездочкой на пилотке. Пилотка пошита по образцу времен войны и хорошо смотрится на голове».
«Этот костюм подготовлен специально для праздника Победы 9 мая. Размер — рост ребенка в сантиметрах», — объясняют рекламщики компании. И заботливо предупреждают, что из-за настоящих металлических пуговиц младенца не следует оставлять без присмотра, что наряд создан для прогулок, фотосессий и праздников.
Описание снабжено фотографиями одетого в рекламируемый товар малыша, который, похоже, еще только учится ползать.
Дети растут. Для них шьют гимнастерки, кители и сапожки. На днях в гостях у родных мне показали фотографии их дочки, сделанные в детском саду и выкупленные молодыми родителями. Шестилетняя девочка сидит в пилотке, солдатской одежде, с автоматом в руках. Фоном — что-то темное, кажется, плащ-палатка. Мама девочки — дорогой мне, близкий человек. Она сокрушалась лишь о том, что в саду не предупредили о съемке, и она не повязала дочке большие белые банты: «С цветными резинками вообще не смотрится».
Я пыталась, но не смогла сходу объяснить, почему я против таких фотосессий.
А, в самом деле, — почему? Почему считаю неправильным, чтобы детей одевали в военную форму? Да и в том, что взрослые люди выходят на улицы в красноармейском обмундировании и с муляжами чужих наград, есть что-то, заставляющее болезненно морщиться. И все же облачение взрослыми детей режет глаз больше всего.
Размышляя над темой, я вспоминала дни 9 мая в разные годы моей жизни.
Первый праздник, который помню, — двадцатилетие Победы. 1965 год. Мне всего семь лет. На фотографиях в центре компании — веселый темноволосый человек: старший друг моих родителей, наш сосед Илья Васильевич Малютин. Он — фронтовик, участник не только войны, но и Парада Победы 24 июня 1945 года. Его пацаны гордятся своим отцом. На лацканах черного штатского пиджака дяди Ильи — четыре медали и Орден Красной Звезды.
Юность, старшие классы. Возложение цветов к памятнику моего алтайского райцентра под «Реквием» Роберта Рождественского. В 14 лет — поход в кинотеатр на документальный фильм Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм». Смотрели его всем классом. Не знаю, как другим, но мне сильнейший фильм дал мощную прививку от фашистской идеологии.
Тридцать лет Победы — это уже студенчество. Университетская роща и цепляющие душу строки бывшей выпускницы ТГУ о том, что война для остававшихся в тылу, — это четыре вычеркнутых из жизни весны.
К 50-летию Победы уже подросли свои дети. И я настаивала, чтобы, несмотря на холодную снежную погоду, сын и дочь шли вместе со всем северным поселком на праздничное шествие и митинг. Потому что не идти — нельзя.
Кажется, тогда уже одевали парней, стоящих в почетном карауле, в пилотки и плащ-палатки.
Но такого, что творится в последние десять лет, не было. Посыпались откуда-то фейковые «ветераны ВОВ» — и люди подсчитывали, что женщина в генеральских погонах на трибуне главного парада страны не могла в 1945-м ходить даже в первый класс. Появилось и разрослось сообщество «реконструкторов». Ладно бы они разыгрывали сражения где-то на полях. Но, выйдя в город, стали принимать поздравления и позировать с юными красавицами, принимая на себя чужую славу. В то время как реальные дети войны, состарившись, уходят из жизни, так и не дождавшись поддержки общества.
Живую, искреннюю ноту внесла идея «Бессмертного полка», созданного по инициативе наших земляков. Но и ее сейчас по всей России стараются прибрать к рукам и загнать в казенное русло.
Расторопные производители сувениров завалили прилавки пилотками, эмблемами, наклейками… (Какая разница, на чем делать деньги — на символах года, пасхальных яйцах-зайцах или победной символике?) Бренд «Победа» стали эксплуатировать во всем — от конфет и банковских вкладов до залов игровых автоматов. В прошлом году можно было собрать целую коллекцию примеров опошления темы 9 мая или наполнения ее агрессивным содержанием вроде наклеек «На Берлин!».
В этом русле — выпуск и продажа десятков тысяч комплектов военной формы для детей всех возрастов. Для чего? В целях патриотического воспитания?
Над ответом на этот вопрос вместе со мной размышляли мои друзья в «Фэйсбуке».
«Я скажу, что это ужасно. Почему в нашей стране любить Родину — это значит умирать за нее? Почему за Родину нельзя жить?», — пишет Лидия.
«Думаю, что устраивать маскарад из большой трагедии неприлично, — считает Галина. — Это не память, а просто ряженые, без смысла, без понимания. Бессмысленный маскарад просто для картинки — это же пошло. Но люди лишенные вкуса, наверное, никогда этого не поймут».
«Нельзя с малолетства воспитывать у детей любовь к войне. Потому что выросший на таком воспитании человек будет воспринимать войну как нормальное явление и не понимать, что война — это страшная трагедия, смерти, боль, слезы», — мнение украинки Ольги.
«Моей маме пришлось носить военную форму во время Великой Отечественной войны. К счастью, ей удалось выжить в этом пекле, — делится томичка Нина и продолжает: — Мне пришлось несколько лет носить военную форму — я служила в армии. Мой муж и многие из моих друзей — офицеры. Думаю, никто не станет спорить, что во всех случаях, во все времена и для мужчин, и для женщин военная форма — это СУДЬБА. Вот этой маме и другим родителям, наряжающим своих детей, я предложила бы осознать, что именно СУДЬБУ солдата она сейчас примерила своей маленькой дочке... А согласились бы эти мамы примерить своему ребенку судьбу убитого солдата? А судьбу сироты? А судьбу вдовы?»
Высказывают и другие мнения. Часть зрелых, думающих людей, вспоминая свои детские игры «в войнушки», беготню с игрушечным оружием, считают, что ни к чему плохому они не привели.
Однако у большинства взгляд иной.
«Автомат — это, в первую очередь, орудие убийства. Военная форма символизирует готовность убивать ради некой цели. Деды наши воевали как раз за то, чтобы их дети и внуки никогда не прикасались к этим предметам. Приучающий к ним своего ребенка, с одной стороны, калечит его психику, делая невозможное естественным, с другой — оскорбляет память погибших в той войне», — считает петербуржец Филипп.
Емкое заключение сделал профессор философии Николай Карпицкий, еще недавно преподававший в Томске:
«Я полагаю, что ответ можно найти у Иммануила Канта в «Критике практического разума»: «поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству». Когда дети играют в войну и наряжаются в военных — это нормально. Когда мы играем с детьми неважно во что, пусть даже в войну, то относимся к ним как к цели, а не как средству. Шестилетняя девочка может играть в маму-дочку, может даже играть в солдата. Однако в описанном случае она не играет, а используется взрослыми как инструмент выражения таких смыслов, серьезность которых еще не в состоянии понять. То есть ребенок вслепую используется как средство, и это безнравственно. Но хуже еще то, что при этом подразумевают, что ребенком в этот момент все должны умиляться. А это уже не только аморально, но и пошло. Так что возмущение вызывает вовсе не гимнастерка, а пошлость».
…Месяц назад я гостила в Израиле. В Иерусалиме, помимо Старого города, посетила мемориал памяти жертв Холокоста Яд Вашем. В основной музей истории Холокоста не успевала. Пошла туда, где раньше не была, — в Детский мемориал, посвященный памяти полутора миллионов еврейских детей, убитых во время Второй мировой войны. Я знала, что создан он на средства семьи, потерявшей во время Холокоста своего сына, что многие считают его самым сильным во всем комплексе.
Но не была готова к тому, что именно встречу внутри.
С яркого солнца идешь вглубь по спирали. Вначале, еще на свету, барельеф мальчика с пухлыми младенческими щеками. За поворотом на стене несколько больших детских довоенных портретов. Входя в темноту, попадаешь в абсолютно безразмерное помещение. Кажется, прямо в воздухе парят миллионы огоньков — как звезды, как удаляющаяся Вселенная. Лишь умом понимаешь, что это огни, отраженные системой зеркал. Нет понятия расстояния. Перестаешь ощущать время. Направление держишь, прикасаясь рукой к прохладному гладкому поручню. Звучит тихий реквием, и голос диктора произносит имя, возраст, страну ребенка, погибшего во время Холокоста. Украина. Польша. Россия. Белоруссия. Франция. Бельгия. Снова Украина. Имя… возраст… страна.
Так просто. И так сильно.
