По старой памяти: кулачные бои в дореволюционном Томске
До открытия в нашем городе университета — первого в Сибири и вообще за Уралом — Томск был довольно диким местом. Хотя, по сравнению со многими сибирскими «медвежьими углами», он казался образцом просвещенной жизни: Томск был, можно сказать, столицей, центром огромной Томской губернии. Однако довольно долго здесь процветали такие виды развлечений, которые даже современникам казались довольно неприятными, и они рады были тому, что часть из них отходили в область «преданий томской старины». Таким развлечением считались кулачные бои, которым первая томская газета («Томские губернские ведомости») посвятила в 1858 году целую статью. Автором ее был корреспондент газеты, подписавшийся псевдонимом «О.И.».
Посмотрим, о чем рассказал своим читателям томский журналист, и поразмышляем об особенностях этого времяпровождения.
«Молодечество и удаль»
Итак, статья «Кулачные бои в Томске» («Томские губернские ведомости». Неофициальный отдел. 1858. № 27) начиналась с описания самого феномена, составленного, судя по всему, по воспоминаниям томских старожилов:
«К числу преданий Томской старины следует отнести, между прочим, кулачные бои, учредившиеся в Томске с незапамятных времен. Они происходили между русскими обывателями города и татарами, поселившимися в нем особою слободкою, и существовали в довольно сильной степени еще в начале нынешнего столетия. В настоящее время, хотя они и утратили прежнюю важность свою, но иногда, по праздникам, проявляются, однакож, где-нибудь в захолустье, украдкою, и далеко уже не в таком огромном размере, в каком бывали в старину; потому что, как запрещенные, преследуются полицией.
Какие причины служили поводом к первоначальному учреждению кулачных боев — неизвестно. Были ли они следствием покорения русскими татар, или положил основание им один только свободный разгул буйной молодежи, склонной к сильным ощущениям и не упускающей случая выказать свое молодечество и удаль, — безошибочно определить невозможно. Из позднейших же преданий заметно, однакож, что между русскими и татарами вековой непримиримой вражды не существует: в обыкновенное время они, встречаясь между собою, здороваются, как хорошие знакомые и жмут друг другу руки, и, только готовясь к бою, забывают на время приязнь и знакомство.
Кулачные бои составлялись не одиночные, один на один, а по выражению участвовавших в них, стена на стену, довольно значительными партиями, — человек по сто и более в каждой. Каждая противная сторона приглашала к себе на выручку людей, известных необыкновенной силой и подвигами, решавшими нередко участь победителей и побежденных, - даже на округи. А чтобы вернее привлечь на свою сторону таких богатырей, условливались с ними о вознаграждении их, ограничившимися обыкновенно поставкой ведра вина, или чего-нибудь другого. Страсть к боям была так сильна, что в них участвовало даже и купечество, особенно лица, известные своим удальством. К этому побуждали их как неотступные просьбы сограждан — товарищей их, так и собственное желание не выдавать своих и выиграть битву».
Интересно, у меня ли одной при чтении этого текста возникло ощущение «дежавю» — ощущение, что я уже слышала что-то подобное, и именно в этой ностальгической тональности? Ну конечно! В 1990-х годах в студгородке на Южной тоже любили вспоминать, как в свое время «стенка на стенку» выбегали драться студенты ТГУ против студентов ТУСУРа, общежития которых стояли друг против друга. Из моих знакомых никто вроде бы не участвовал в этих массовых драках, но со знанием дела они рассказывали, что крика «Наших бьют!!!» было достаточно для того, чтобы парни стремились показать свою «удаль», отстаивая «наших» — правда, в побоищах нередко оказывалось, что никто уже и не разбирал, где наши, где нет...
Поэтому ничего нет странного в том, что журналист XIX века, пытаясь найти истоки кулачных боев, так настаивал на отсутствии национальной вражды между их участниками. В действительности дело было не в этом: вполне могли схватываться между собой жители «Песков» против жителей «Болота», или «гимназисты» против «лавочников», и так далее. Причина была, конечно, в отсутствии других развлечений. А душа требовала праздника, общения, соревнования — так и расцвели пышным цветом кулачные бои, о которых с удовольствием вспоминали томские старожилы.
Где, когда и как
Автор «Томских губернских ведомостей» подробно описывал «дисклокацию» местных боев:
«Место для сходбища сначала было около Воскресенской горы, на так называемых Песках, но когда полиция начала преследовать их, то перенесли его в предместье города — в Татарскую слободку, где бои, постепенно ослабевая, совсем почти уничтожились. На производство боев установлены были правила, охотно принятые с обеих сторон, и по возможности, более или менее соблюдались. На них положено было, чтобы биться кулаками, без всякого стороннего орудия; ударов по лицу избегать; лежачего, или упавшего, не бить и вообще смертельных ударов избегать и не допускать. Битва начиналась с подростков обеих сходящихся партий и, постепенно увеличиваясь, разгоралась по всей массе, и, наконец, действовала стена на стену, в общей свалке, продолжаясь дотоле, пока одна из противоборствующих сторон не была сломлена. Побеждаемая партия сначала отступала понемногу назад, отбиваясь от поражения, а потом, не будучи уже в силах держаться более против натиска противников, разбегалась в разные стороны, и место битвы оставалось за победителями, нередко преследовавшими беглецов на значительное расстояние. Перевес в этих битвах оставался более на стороне русских, но бывали и они побеждаемы, особенно в том случае, когда не участвовали с ними удалые бойцы, а к татарам, напротив, являлись на помощь сильные единоверцы их.
Как жестоко ни бились на этих боях, однакож, смертельных случаев никто не запомнил, но увечья, подбитые глаза и зубы, несмотря на условия, встречались нередко, потому что обе стороны, вошедши в азарт, при такой огромной свале, не в состоянии уже были выбирать места для удара. Упавших, хотя и не били, зато они подвергались другой, может быть, еще более неприятной участи — быть помятыми и затоптанными ногами бьющейся толпы, пока не освобождали их из этого положения товарищи. Иногда бой решался появлением только одного или двух известных необыкновенной силою бойцов, до того страшных для противной партии, что она, коль скоро замечала их, то, не имея у себя кого-либо достойного противопоставить им, не вступала уже в бой и бежала с места побоища. Такие страшные лица являлись преимущественно со стороны русских и, чтобы завлечь татар в битву, их, в начале приступа, ставили скрытно, позади партии; но лишь только противники начинали брать перевес, они тотчас являлись впереди, как сказочный Илья Муромец, били кругом себя всех подвернувшихся на их кулаки временных неприятелей. С такой помощью битва скоро оканчивалась и татары, разбитые и смятые с позиции, бежали в разные стороны.
Иногда случалось и то, что предназначенный бой оставался без исполнения, если в которой-либо партии собравшихся людей было слишком малочисленно противу другой, и в этом случае сильная сторона не пользовалась правом наступать на слабую, ежели последняя сама не начинала боя, а она не только не решалась на это, но, замечая свое бессилие, не подходила даже и близко к месту битвы и, издали высматривая противников, соизмеряла таким образом с ними силы свои».
Итак, кулачные бои были развлечением и для взрослых томичей, и для подростков, которые «сливали» избыток своей агрессии в массовых потасовках. Можно себе представить, как они выглядели после этих боев: с синяками на поллица, заплывшими глазами, выбитыми зубами, в разодранной одежде, с переломами рук и ног, но, по-видимому, увлеченно рассказывающие про особо удачные удары и схватки. По-видимому, кулачные бои были важной частью социальной жизни города (до установления более цивилизованных форм взаимодействия): они способствовали объединению горожан, развитию сплоченности, выработке общих норм и правил поведения. Но даже для авторов XIX века было очевидно, что эти специфические формы общения были уже устаревшими, архаичными, воспринимались как экзотика.
Богатыри — не мы
Один из аспектов существования кулачных боев приводил автора томской газеты в состояние восторженного изумления: это участие в них силачей, людей, о которых ходили легенды в Томске. В статье он отводит довольно много места для описания таких «богатырей»:
«Здесь кстати привести несколько отдельных примеров, доказывающих, с какой необыкновенной силой были в старину люди. Хотя эти примеры основаны и не на неопровержимых фактах, а на изустных рассказах, но эти рассказы выдаются за истину людьми, лично знавшими события или слышавшими их от своих родных, также знавших оные лично. Вот что рассказывают о бывших силачах:
1. На одной подгородной деревне целое семейство крестьянина Колесникова славилось чрезвычайно силой и смелостью, в справедливости чего нижеследующие примеры могут дать достаточное понятие. В один день Колесников отправился с двумя своими сыновьями на сенокос, а домашним приказал, чтобы обедать принесли к ним; но в приспевшее для того времени пищу не принесли. Прождав еще несколько времени напрасно, старик-отец, в полной еще силе, сам отправился в деревню за обедом на лошади, однакож и он также долго не возвращался. Оставшиеся на сенокосе сыновья, с нетерпеливым ожиданием обеда, зная, что дорога в деревню лежит местами через лес и в одном месте водятся иногда медведи, подумали, что не случилось ли чего-нибудь с отцом их в этом перелеске и, не теряя напрасно времени, один из них пошел по дороге, с намерением встретить отца, но, приближаясь к известному перелеску, услыхал рев медведя. Зная силу отца своего и будучи уверен в себе, хотя и не испугался он этого рева, но желая, в случае надобности, помочь отцу, ускорил ход свой к месту, откуда слышен был рев медведя, и на одном повороте дороги увидел, что отец его сидит верхом на медведе и держит его руками за уши, притиснув морду зверя к земле так крепко, что медведь ревел, но не в состоянии был освободиться от такого седока.
Увидев сына, отец закричал ему: парень! Бери скорее стяг и бей его проклятого по морде...
А сын на это сказал: зачем, батюшка, лучше поведем его в деревню живого!
Когда отец, подумавши, согласился на это, то сын, снявши с лошади узду, надел ее на голову медведя и скрутил ему морду так крепко, что он не в состоянии уже был разинуть пасти.
— Ну, батюшка, — сказал тогда сын, — ты сиди на нем и держи покрепче за уши, а я потащу его за повод по дороге в деревню.
Таким образом медведь, покорясь силе двух человек, должен был волею-неволей идти с седоком на себе по дороге; приведен в деревню, где его и убили.
2. Другой сын Колесникова, не смотря на то, что был горбун, не уступал в силу ни отцу, ни брату; раз приехав на песок реки Томи для ловли рыбы, он увидел чужую артель рыбаков, человек до сорока, приплывших на большой неводной лодке и намеревавшихся также заняться промыслом рыбы на этом песке. Не желая уступить один другому преимущества, они затеяли ссору, одни стоя уже на берегу, а другие сидя в лодке всей артелью, и как ни та, ни другая сторона не соглашалась предоставить права ловки какому-нибудь одному, то горбун решил дело тем, что подбежав к лодке, в которой сидели противники, схватил ее по одной стороне за край и опрокинул на другую сторону, со всеми сидевшими в ней, в воду. Такой поступок отнял охоту продолжать ссору и артель, выкупавшись, уехала обратно с песка в другое место.
3. Дочь Колесникова, девка, проживавшая большею частью в городе Томске, Арина Петровна (так всегда называли ее), не менее родных своих имела силы – и вот тому доказательство: артель рабочих, человек в 15, подрядилась спустить на воду обсохшее одним концом своим на берегу судно и, собравшись для этого дела, приготовила все известные тогда способы к тому; но сколько ни бились, ни усиливались — судно почти не поддавалось ей. В это время шла мимо них Арина Петровна и рабочие, узнавши ее, не упустили случая просить у ней помощи. Будучи всегда добра и готова на услугу ближним, она тотчас же осмотрела, как крепко засело на берегу судно и потом, не раздумывая долго, указала рабочим, как приняться за дело, а сама, подойдя к судну, уперлась в него спиною и с криком для дружного приема, судно скоро пошло в ход и было спущено
4. Томский мещанин Яков Белынин, молодец и ростом и дородством, заслуживает весьма справедливо славу о силу своей. Он за полуштоф вина, взяв лежавшую у дома Городской Думы чугунную бабу, употребляемую при копре для вбивания свай, весом в 42 пуда, отнес ее на руках к самого берегу речки Ушайки. Проезжавший в это время по улице, мимо этого места, Градоначальник, узнав от собравшейся толпы о таком поступке Белынина, пожелал лично удостовериться в силе его и, подозвав к себе приказа ему вынести бабу обратно на прежнее место, обещая за это награду. Белынин, нисколько не задумываясь, спустился к берегу и, взявши руками бабу, поднялся с нею и принес куда было приказано, за что и получил ассигнацию в пять рублей.
5. Томские купцы Коломыльцов и Серебренников играли двухпудовой гирей, как кожаным мячом. Желая потешиться в веселый час, они становились: один внутри, другой снаружи гостиного двора, напротив, и через крышу перекидывали двухпудовую гирю по нескольку раз. Можно судить, какова была у них сила и крепость мускулов. Как бы ни были низка крыша, но перебросить чрез нее такую тяжесть дело удивительное. Найдется ли ныне подобный силач? Мудрено ли после этого, что ежели двое таких Самсонов участвовали в битвах с татарами, сим последним приходилось тяжко, а удары, ими наносимые, были слишком жестоки.
6. Томский мещанин Павел Клестов был страшным кулачным бойцом, так что при всей охоте к боям, никто из тогдашней молодежи не смел с ним сходиться на бой. Иркутский купец Мыльников, знавши о его силе из многих опытов и рассказов, похвастал как-то в Иркутске об нем купцу Серебрякову, у которого был свой кулачный боец, не имевший себе равного, но Мыльников, несмотря на это, начал уверять, что Клестов сшибет его. Заспорили и ударились об заклад на 1000 рублей ассигнациями, с тем чтобы выписать Клестова из Томска на счет виновного; о чем и написали к своим знакомым в Томск. Клестов не испугался соперника и охотно принял сделанное ему предложение ехать в Иркутск. По прибытии туда, его в назначенный день свели с противником и бой начался. Измерив друг друга, иркутский боец разошелся и хотел нанести Клестову сразу решительный удар, но Клестов успел, однакож, устранить его, не сходя с места, и удар пришелся вдоль уха, которое и оторвал. Потом иркутский боец, действительно, детина пылкий и в движениях быстрый, обошедши несколько раз кругом своего противника, намеревался повторить удар со всею ловкостью искусного бойца, но Клестов, замечая все его движения, твердо стоял на месте и каждый размах противника делал для себя безвредным, отводя кулаки кулаками, а между тем высматривал и сам случая для нападения и, наконец, улучив удобную минуту, хватил иркутянина по лицу так сильно, что вышиб ему глаз и ужасно расплюснул нос, так что он упал со стоном на землю, не в состоянии уже будучи возобновлять боя. Мыльников и Серебряков, наградив Клестова, отправили обратно в Томск, куда и возвратился он здрав и невредим, с одним только поврежденным ухом.
У татар также были некоторые единоверцы искусны в кулачных боях и с необыкновенной силой, но далеко меньше число против русских, вероятно от того, что и самое население татар, в сравнении с русскими, вовсе незначительно. Об отдельных подвигах их, доказывающих степень силы, к сожалению, не удалось мне собрать никаких сведений. Причиной такой неизвестности служит может быть то, что они по характеру своему меньше склонны к разгульной жизни и не ищут случаев выказать свое удальство и силу. Однакож, когда они участвовали в кулачных боях с русскими, то удары их бывали также страшны последним и татары с помощью таких молодцов иногда оставались победителями, а если и к русским являлись на помощь известные силачи, то битва шла с обоих сторон равносильно, доставалось порядочно и тем и другим, так что решительной победой никто похвастать не мог. Впрочем, подобные случаи встречались, как сказано и выше, очень редко. Русские по большей части имели преимущество. Да и немудрено мне кажется, ежели участвовали с ними вышеописанные силачи. Кто мог устоять против страшных ударов их?»
Обращает на себя внимание то, что примерами в статье были и мужчины, и даже одна женщина, причем «подвиги» их описывались как раз не на «поле боя», а в быту: победа над диким зверем, помощь в работе, развлечения в свободное от работы время. И автор еще раз подчеркивает, что силачами были и русские, и татары, просто не обо всех сохранились легенды и предания.
«Торжество искусства над силой»
Описав собственно кулачные бои, автор нашел возможным рассказать читателям и еще об одной форме «боевых искусств»: о молодежных праздничных потасовках:
«Кроме кулачных боев, в большом ходу бывала еще борьба, на носок и подсилки (технические названия борцов). Она учреждалась в праздничные дни разгульною молодежью вовсе не с такой целью, как кулачный бой русских с татарами: в ней не было ожесточенного соперничества, страшных ударов, грозящих по крайней мере увечьем, и вообще характер борьбы имел одно гимнастическое упражнение русских горожан, не привыкших к азиатской лени и неподвижному бездействию, ища даже в самых праздничных удовольствиях случая потешиться удалью и размять свои кости.
Молодежь собиралась для этой потехи в одно большое общество товарищей, на известное место, где-нибудь в предместии города. и делала из себя большой круг, в который и выступали борцы, обыкновенно один против одного. Борьбу открывали сначала самые слабые противники, и который из них был поборот, выходил за круг, а к оставшемуся победителю являлся другой и таким образом перебиралась вся партия, пока не оставался наконец в кругу такой молодец, против которого не находилось уже более желающих состязаться в борьбе. Тогда он считался в своем кругу лучшим борцом и действительно бывали такие искусники, которые перебарывали поочередно довольно значительную партию охотников, переменявшихся один за другим, не выступая из круга.
Эти искусством со славою пользовались, однакож, вовсе не те же лица, которые славны были в кулачных боях и имели необыкновенную силу; нет, здесь одна сила была дело второстепенное. И точно удивительно, когда какой-нибудь невидный из себя смельчак, при взгляде на которого казалось, что его разобьют в прах, так сказать, выносил на себе, почти без отдыха, весь круг борцов, превосходливее его и ростом и дородством, а потом ратоборствовал еще с известным силачом и нередко одолевал его. В последнем случае видна была вся сила искусства и гибкость членов борца. Силач действовал с надеждой на одну неодолимую силу свою и так ломал и коверкал своего по-видимому слабого противника, что, казалось, кости у него трещали и, в досаде на непокорность, поднимал его выше себя с намерением бросить на землю, но не тут-то было, смельчак-борец, как кошка извиваясь на воздухе, становился непременно на ноги и в свою очередь, при первом же удобном случае, бил силача ногою по ноге, так ловко, что тот терял равновесие и падал на землю. Полное торжество искусства над силой.
К этой борьбе приходили иногда участвовать и сторонние люди, не принадлежавшие к кругу товарищей, даже татары, но без всякого неприязненного намерения, а из одной любви к такому упражнению, особенно заслужившие в свое месте славу искусных борцов и знавшие, что могут найти достойных себе противников, обоюдно желавших померяться между собой в искусстве.
О.П.»
Такие «раритеты» сохранили на своих страницах «Томские губернские ведомости», — для развлечения читателей и, безусловно, в назидание им.
