По старой памяти: Томск глазами приезжих
Каким видят наш город те, кто впервые его посещают? Маленьким, европейским, уютным, молодежным — такие ответы можно услышать чаще всего. Но в XIX веке спектр впечатлений был гораздо шире.
До того, как был построен Транссиб, связавший Сибирь с Европейской Россией (но при этом оставивший наш город в транспортном тупике), Томск находился на пересечении всех сибирских путей и дорог, как водных, так и сухопутных. Через город шли партии ссыльных, везли товары, доставляли корреспонденцию; в Томске бывали купцы и исследователи, писатели и публицисты и многие другие русские и зарубежные путешественники, которые делились своими впечатлениями о Томске — в том числе и в письменном виде. Попробуем представить, каким казался наш город в конце XIX века человеку, впервые в нем оказавшемуся.
«Жизнь в Томске спокойна и даже приятна»
Но прежде чем обратиться к тем, кто приезжал в Томск, посмотрим, как оценивали город те, кто в нем жил. А в этом нам поможет учитель Томской гимназии Н. Виноградский, под псевдонимом «Заангарский Сибиряк» публиковавшийся в первой томской газете «Томские губернские ведомости». Еще в 1858 году он написал «Очерки города Томска», в которых рассказал читателям о торговле и промышленности Томска. Виноградский с гордостью писал, что здесь только в гостином дворе было 46 лавок, не говоря уже о сотне лавок и магазинов, находящихся в частных домах; в Томске процветали портное, сапожное, каретное, плотничное, столярное, кузнечное и другие ремесла; работали кожевенные, свечные, мыловаренные, канатный заводы; развивалась золотопромышленность, и т.д. При этом он отмечал, что «по сравнению с другими губернскими городами жить в Томске дешевле» — и не касалось это только съемных квартир.
Особенно «Заангарский Сибиряк» отмечал одну особенность городского быта: «Еще весьма большое неудобство Томска — это грязь. Здесь нет мостовых. Улицы хотя и усыпаются хрящом, галькой и песком, но при дождливом лете, в особенности осенью, они совершенно наполняются грязью... Зато при хорошей погоде грязь скоро просыхает и образуется нестерпимая пыль». Весной постоянно затапливались водами Томи такие районы города, как Заисточье (Татарская слободка), а разливы Ушайки оставляли под водой Уржатку и Болото. «Впрочем, — философски отмечал Виноградский, — человек ко всему привыкает, и многие на этих местах, где родились, строят новые дома, несмотря ни на что. Поневоле скажешь, как велика привязанность и как привычка делается второю натурой».
Но при этом, добавлял автор, «в темные ночи город освещается фонарями и представляет из себя довольно правильные аллеи огня, разумеется, только на главных улицах».
А вот характеристика томского населения в целом: «Вообще жители города Томска в отношении религиозном — усердны в вере, богобоязненны и благотворительны к Святым, Божьим церквам. Конечно, господствующая характеристическая черта простого народа есть склонность к праздности, разгулу и роскоши. Для приобретения легкого нередко прибегается к обманам, маловажному воровству и мошенничеству, а женщины падают в разврат. Да где этого нет!». Главной причиной такого положения дел автор считал необразованность народа: как сыновей, так и дочерей приучали прежде всего к ремеслу и торговле.
Городская жизнь не была особо активной, отмечал Виноградский. Но, с другой стороны, вполне было куда пойти человеку состоятельному:
«В общественном увеселении высшего круга первое место занимает Благородное собрание. Для него устроен особый дом в публичном саду, довольно поместительный, хотя и не со всеми изяществами и удобствами. Здесь, зимою особенно, раз в неделю, по вторникам, бывают простые дамские вечера с танцами, а по пятницам карточные; есть порядочный буфет и биллиард. Даются также по случаю торжественных праздников и балы, где наши дамы блистают вкусом и изяществом нарядов».
Почтенная публика имела возможность посетить театр (постоянной труппы не было, но приезжали на гастроли разные артисты, и каждую неделю устраивались спектакли); «на Святой устраиваются разных видов качели, на Маслянице — ледяные горы и бега по т. Томи... Во время торжественных праздников бывают великолепные фейерверки и иллюминации, так что Томск не уступает в этой жизни многим лучшим городам и превзойдет некоторые».
«Жизнь в Томске вообще спокойна и приятна, — заключал автор, — только надобно уметь жить».
Как Томск Василия Марковича Флоринского очаровал
А тридцать лет спустя в город приехал будущий первый попечитель Западно-Сибирского учебного округа Василий Маркович Флоринский, с которым у Томска сложились весьма непростые отношения.
Хорошо известно, что Томск в 1888 году стал первым городом Сибири, в котором был открыт собственный университет — Томский Императорский. Этому предшествовала долгая история, связанная с выбором места (на роль университетского претендовали семь сибирских городов!), с проектированием зданий, решением финансовых вопросов и т.д. Огромную роль в этом сюжете сыграл Василий Маркович Флоринский — врач, профессор Казанского университета. В 1906 году он опубликовал в журнале «Русская старина» свои воспоминания о том, как начинался университет в высоких петербургских кабинетах — и как Флоринский впервые приехал в будущий университетский город. И что же увидел в Томске уважаемый профессор?
«В пятницу, в 11 часов утра, 30 мая 1880 года, пароход наш приближался к Томску, — писал Василий Маркович. — Более чем за десять верст были уже видны шпицы многочисленных церквей и темные очертания домов, расположенных на высоком мысу Воскресенской горы».
На Флоринского попервоначалу Томск произвел самое угнетающее впечатление. Безлюдье, убогость, «море грязи», вдобавок ко всему «пасмурный день с мелким дождем» «еще более затемняли и без того невеселую картину, производившую на новичка не отрадное впечатление».
Решив вопрос с квартирой, Флоринский решил осмотреть город:
«Выехав на Большую или так называемую Миллионную улицу, мы увидали Томск во всей его красе. Здесь открылись нашему взору с десяток каменных домов довольно приличной архитектуры, напоминающих губернский город средней руки. Односторонка набережной речки Ушайки могла даже претендовать на красоту, если бы не убийственная грязь, покрывавшая улицы и площади и портившая впечатление».
Василий Маркович не пожалел красок для описания этого томского феномена:
«Томская грязь представляет собою нечто своеобразное. Во всю длину улицы и ширину площадей вы видите сплошное море жидкого черного киселя, по которому приходится ехать вброд. Здесь не видно ни колеи от колес, ни следов от копыт, все немедленно затягивается глянцевитою, как расплавленный асфальт, жижею, скрывающей под собою неровности твердой почвы. Пешеходы, которым нужно перейти с одной стороны улицы на другую, одевают сапоги и обнажают ноги до колен. Более зажиточные мещане ездят по городу верхом или на телегах».
И вообще, город напомнил Флоринскому «большое торговое село», в котором и «уличного освещения не полагается, за исключением десятка тусклых фонарей по одной Миллионной улице», и нормальных улиц — вместо них «проселочные грунтовые дороги».
В подобном настроении Флоринский пребывал весь первый день в городе. Вот он приехал на место постройки главного корпуса:
«Первое впечатление будущих университетских окрестностей было поистине удручающее. Тюрьма, арестантская рота, жалкие покосившиеся домишки нищеты, пустыри, рытвины и овраги, одним словом — мерзость запустения! Не знаю, что будет дальше, но первый день знакомства с Томском вконец разочаровал меня. Конечно, я и раньше не воображал его Москвой или Казанью, но все же думал, что это более или менее благоустроенный сибирский центр, своего рода столица Сибири». Не ошибся ли я в своих расчетах, — думал Василий Маркович, — не зря ли поверил восторженным рассказам местных патриотов, этим «идиллическим описаниям Сибири»?...
Но сидеть сложа руки и грустить Флоринский не стал. Деятельный профессор познакомился с высшим губернским и городским начальством, с томскими купцами и вообще с томским обществом. Сходил и в театр, который опять же его потряс — и снова не в положительном смысле:
«Играли раздирающую душу драму из русского быта. Актеры, применяясь ко вкусу публики, старались из всех сил воздействовать на нее отчаянными жестами и криками. В одной сцене, где по ходу пьесы требовалось убийство, артист выбежал со сверкающим топором в руке, бросился на свою жертву как разъяренный зверь и так неистово вонзил топор в деревянную скамейку, что нам сделалось просто страшно. От такого внушительного движения восторг публики был неописуемый».
Занимался Флоринский и университетскими делами; так незаметно прошли три месяца. И вот он пишет:
«Ездил проститься с епископом Петром и с университетской рощей. И странное дело, прошло всего три месяца, как я приехал сюда, а Томск представляется мне теперь совсем родным городом».
Вот это да! Флоринский сам был немало этому удивлен:
«Живо вспоминаю первое удручающее впечатление, какое он произвел на меня своей мизерностью, пустотой и грязью, а теперь все это точно переменилось. В сущности остаются те же пустыри, те же развалившиеся лачуги, та же грязь и стаи собак по безлюдным улицам, но смотришь на них не с тоской и унынием, а скорее с сожалением, что придется их покидать».
Но конечно, не по бродячим собакам начинал скучать Василий Маркович, впервые покидающий наш город: «Красен Томск не своими углами, а своим радушием, своей простотой и для меня в частности тем, что с ним отныне связана увлекательная идея задушевной, давно желанной работы... Здесь говорит предчувствие, что Томский университет будет для меня дороже отца и матери: в этом деле я найду себе полное удовлетворение, цель моей жизни, венец моих земных трудов».
Вот так Томск очаровал Флоринского — и будущим университетом, и людьми, и возможностью реализовать свои идеи. И так ведь в итоге и вышло: построил университет Василий Маркович — а имя его навсегда осталось связанным с Томском и первым сибирским вузом.
«Так сказать, сибирская Москва»
Воспоминания Флоринского неплохо дополняют впечатления, которыми поделился со своими читателями известный писатель К.М. Станюкович, который попавший в Томск в 1885 году как административный ссыльный. Его семья поехала вместе с ним — жена, Любовь Николаевна, и дети — три дочери (Наташа, Зина, Маня), старшей тогда было 15 лет, и младший трехлетний сын Костя, которого домашние звали «Котик».
В очерке «В далекие края» он рассказал о том, что перед тем, как ехать в Сибирь, расспросил сибиряков о месте, куда ему предстояло отправиться:
« — А каков, например, город Томск?
— Превосходный. Лучший город Сибири, так сказать сибирская Москва. Вы там найдете все условия цивилизованной и притом дешевой жизни... Говядина лучшая шесть копеек... Стерлядь, осетрина, нельма дешевы... Дичь ни почем... Ягод изобилие...
— А учебные заведения?
— Две мужские гимназии: классическая и реальная; женская гимназия, несколько школ... Скоро вот университет будет... Хорошая библиотека и книжный магазин... Театр. Недурные гостиницы...
— А как мне быть с мебелью? Не везти же ее с собой... Можно ли там найти какую-нибудь простую мебель?
В ответ презрительная усмешка.
— Что угодно найдете...
— Быть может, дорого?
— Всякая есть: и дорогая и дешевая, — успокаивает вас сведущий человек.
Но вы сделаете большой промах, если поверите, так как убедитесь горьким опытом, что в «сибирской Москве» нет ни одного мебельного магазина, и вам придется ожидать «случая», чтобы приобрести хотя письменный стол или же купить разный хлам на базаре, этом главном, общеизвестном месте Томска».
О своих собственных томских впечатлениях Станюковичи сообщили своим знакомым в письмах. Прибыли они сюда не без приключений: перед самым Томском едва не разбились вместе с пароходом «Рейтерн», который сел на мель. Когда высадились на берег, обнаружили, что все места в гостиницах заняты, наступала ночь, и искать квартиру было просто некогда. Но Станюковича, знаменитого столичного журналиста и писателя, узнала госпожа Гладышева, которая и предоставила семье на первое время собственную квартиру.
Сначала Станюковичи поселились на Юрточной горе, в Затеевском переулке, в доме Плятер-Плохоцкой — это между современными улицей Никитина и проспектом Фрунзе.
Как писали домочадцы Станюковича, «Томск с первого же раза поразил своей невылазной грязью, которая требовала «калош до колен», — низенькие калоши здесь оказывались не только бесполезны, но и опасны: они завязали и исчезали в грязи». Другая неприятная сторона сибирского города, поразившая приезжих с первого же дня, — это невыносимая сибирская жара. Солнце буквально палило и пекло человека, как яблоко на сковороде — так писали младшие девочки Станюковича.
Сам же он почти ни на что не жаловался и в первом письме писал о том, что их «новое гнездо» — небольшой, но уютный домике с садиком, и утро раннее и прелестное, особенно после душной ночи, душной, благодаря наглухо запертым ставням: «Не забывайте, что мы живем в Томске, да еще в глухом Затеевском переулке. Надо на ночь закупориваться и класть подле себя револьвер…».
На первых порах Станюкович держался отдаленно от местного общества, много писал для столичных журналов — по шесть-семь часов в день, выходя только в библиотеку. «Пока я усиленно занят, мне некогда. А я рассчитываю со многими любопытными томичами познакомиться… Правда, и здесь несколько сторонятся от нашего брата, по крайней мере аборигены-тузы; обыкновенные же смертные охотно идут на знакомство, особенно, если человек не прочь выпить».
Очень скоро Станюкович полностью погрузился в томскую жизнь: стал сотрудничать с местной «Сибирской газетой», писал для нее фельетоны и роман «Не столь отдаленные места».
«Когда почти год тому назад, — писал Константин Михайлович, — мы въезжали в Томск, все здесь было чужое, и Люба, помню, сетовала, что мы будем одиноки в этом проклятом Томске, а теперь, проходя иногда по Большой улице, то и дело снимаешь шляпу, раскланиваясь со знакомыми».
Так что и Станюкович вполне оценил всю прелесть Томска — и после отъезда из города в 1888 году долго поддерживал связь со своими томскими знакомыми.
Американцы в Томске
Все в том же 1885 году в Томске побывали два американца, исследующие русскую политическую ссылку: журналист Джордж Кеннан и художник Джордж Фрост. Результатом их путешествия стала книга «Сибирь и ссылка», в которой Кеннан подробнейшим образом описал это беспримерное путешествие, проходившее в том числе через Томск.
Он писал о нашем городе: «В четверг, 20 августа, в четыре часа пополудни мы въехали наконец в Томск. За 51 день со времени нашего отъезда из Тюмени мы проделали на лошадях путь более чем в 1 500 миль, осмотрев по дороге две больших тюрьмы, познакомившись с жизнью трех колоний политических ссыльных и побывав в самой дикой части русского Алтая. Мы сразу же направились в Европейскую гостиницу, заняли довольно удобную комнату и тотчас же после обеда разделись и впервые почти за два месяца вытянулась на самых настоящих кроватях».
Томск Кеннан описывал как истинный американец — без излишних эмоций:
«Томск, главный город губернии того же названия, с населением в 31 тысячу жителей, расположен частью на крутом берегу, частью в низине, прилегающей к реке Томь, недалеко от ее слияния с Обью. По величине и значению это второй город Сибири, а по размаху деловой активности, образованности и благосостояния жителей он показался мне первым. В нем около 8.000 жилых домов и других строений, 250 из которых каменные; 33 церкви, включая костел, мусульманскую мечеть и 3 еврейские синагоги; 26 школ с 2.500 учащимися; очень хорошая публичная библиотека; 2 газеты, выходящие три раза в неделю, которые, однако, большую часть времени приостанавливаются по распоряжению министра внутренних дел ввиду их «вредного направления», и великолепное новое здание университета. Городские улицы немощены и очень плохо освещены, но во время нашего посещения они казались довольно чистыми и хорошо содержались, а в целом город произвел на меня более благоприятное впечатление, чем многие города той же величины в европейской России».
В Томске Кеннан и Фрост осмотрели пересыльные тюрьмы, которые произвели на них впечатление ужасающее — и познакомились с людьми, от которых узнали об истинном положении дел с политической ссылкой в самодержавной России. Как писал журналист, «в Томске, где мы провели больше времени, чем в каком-либо другом западносибирском городе, мы имели возможность близко познакомиться с большой колонией политических ссыльных и в значительной мере расширить наше представление об их жизни». Это были С. Чудновский, уже упоминавшиеся Станюковичи, князь Александр Кропоткин (брат известного литератора и социалиста П. Кропоткина), Ф. Волховский и другие.
В итоге, слушая их рассказы, Кеннан и Фрост «впервые начали ощущать нервное напряжение, которое возникает при виде безысходного человеческого горя... С этого времени и до того момента, когда мы снова пересекли сибирскую границу на обратном пути в Петербург, мы испытывали душевное волнение и нервное напряжение, которое подчас было труднее переносить, чем голод, холод или усталость. Невозможно оставаться безучастным свидетелем таких страданий, какие мы видели в балаганах и в больнице Томской пересыльной тюрьмы, как невозможно без волнения слушать такие рассказы, какие нам доводилось слышать от политических ссыльных в Томске, Красноярске. Иркутске и Забайкалье».
Таким образом, Кеннан увидел Томск совсем с другой стороны — он познакомился не просто с городом, где был построен университет и происходили анекдотические истории с потерей калош в знаменитой томской грязи, но с городом, в котором страдали ссыльные, умирали их жены и дети от непосильной жизни, и все это пыталось скрыть царское правительство, последовательно превращавшее всю Сибирь в «места не столь отдаленные»...
«Женщина здесь так же скучна, как сибирская природа»
Завершая разговор о впечатлениях дореволюционных путешественников, мы не можем обойти вниманием слова знаменитого писателя, которому Томск абсолютно не понравился. Это, конечно, Антон Павлович Чехов, посетивший наш город в 1890 году. О том, что случилось с ним в Томске, мы знаем из двух источников: из его письма издателю А.С. Суворину и собственно из очерков «Из Сибири».
В письме Чехов описывал свой путь до Томска:
«В Тюмени мне сказали, что первый пароход в Томск идет 18 мая. Пришлось скакать на лошадях. В первые три дня болели все жилы и суставы, потом же привык и никаких болей не чувствовал. Только от неспанья и постоянной возни с багажом, от прыганья и голодовки было кровохарканье, которое портило мне настроение, и без того неважное. В первые дни было сносно, но потом задул холодный ветер, разверзлись хляби небесные, реки затопили луга и дороги. То и дело приходилось менять повозку на лодку. О войне моей с разливом и с грязью Вы прочтете в прилагаемых листках; я там умолчал, что мои большие сапоги оказались узкими, и что я по грязи и по воде ходил в валенках, и что валенки мои обратились в студень. Дорога так гнусна, что в последние два дня своего вояжа я сделал только 70 верст».
Так что отчасти ужасающее впечатление от Томска было связано с тем, что здоровье Антона Павловича сильно ухудшилось в результате такой поездки. Вдобавок ко всему он еще и «всю дорогу голодал, как собака»: «Набивал себе брюхо хлебом, чтобы не мечтать о тюрбо, спарже и проч. Даже о гречневой каше мечтал. По целым часам мечтал».
В «свернейшем номере» Чехов повстречался с пришедшими гостями, которых описал так:
«Сегодня обедал с редактором «Сибирского вестника» Картамышевым. Местный Ноздрев, широкая натура... Пропил шесть рублев.
Стоп! Докладывают, что меня желает видеть помощник полициймейстера. Что такое?!?
Тревога напрасная. Полицейский оказывается любителем литературы и даже писателем; пришел ко мне на поклонение. Поехал домой за своей драмой и, кажется, хочет угостить меня ею... Сейчас приедет и опять помешает писать к Вам...
Вернулся полицейский. Он драмы не читал, хотя и привез ее, но угостил рассказом. Недурно, но только слишком местно. Показывал мне слиток золота. Попросил водки. Не помню ни одного сибирского интеллигента, который, придя ко мне, не попросил бы водки. Говорил, что у него завелась «любвишка» — замужняя женщина; дал прочесть мне прошение на высочайшее имя насчет развода. Затем предложил мне съездить посмотреть томские дома терпимости.
Вернувшись из домов терпимости. Противно. Два часа ночи»
Ну и наконец итог полученных впечатлений:
«Томска описывать не буду. В России все города одинаковы. Томск город скучный, нетрезвый; красивых женщин совсем нет, бесправие азиатское. Замечателен сей город тем, что в нем мрут губернаторы».
А вот как преломились эти впечатления в художественном тексте, в размышлениях о ссыльных в Сибири:
«Живется им скучно. Сибирская природа в сравнении с русскою кажется им однообразной, бедной, беззвучной; на Вознесенье стоит мороз, а на Троицу идет мокрый снег. Квартиры в городах скверные, улицы грязные, в лавках вс5 дорого, не свежо и скудно, и многого, к чему привык европеец, не найдешь ни за какие деньги. Местная интеллигенция, мыслящая и не мыслящая, от утра до ночи пьет водку, пьет неизящно, грубо и глупо, не зная меры и не пьянея; после первых же двух фраз местный интеллигент непременно уж задает вам вопрос: «А не выпить ли нам водки?» И от скуки пьет с ним ссыльный, сначала морщится, потом привыкает и в конце концов, конечно, спивается.
Если говорить о пьянстве, то не ссыльные деморализуют население, а население ссыльных. Женщина здесь так же скучна, как сибирская природа; она не колоритна, холодна, не умеет одеваться, не поет, не смеется, не миловидна и, как выразился один старожил в разговоре со мной: «жестка на ощупь»... Если не считать плохих трактиров, семейных бань и многочисленных домов терпимости, явных и тайных, до которых такой охотник сибирский человек, то в городах нет никаких развлечений. В длинные осенние и зимние вечера ссыльный сидит у себя дома или идет к старожилу пить водку; выпьют вдвоем бутылки две водки и полдюжины пива, и потом обычный вопрос: «А не поехать ли нам куда?», то есть в дом терпимости. Тоска и тоска! Чем развлечь свою душу? Прочтет ссыльный какую-нибудь завалящую книжку, вроде «Болезни воли» Рибо, или в первый солнечный весенний день наденет светлые брюки, — вот и все».
Таким представал Томск перед глазами приехавших сюда в веке XIX. А ведь интересно было бы, наверное, сравнить эти впечатлениям с теми, которые были у людей, впервые приехавших в город в разные эпохи: в начале XX века, во время революций, в годы советской власти, а потом в перестройку... ну и наконец сейчас, в начале XXI века. Может быть, кто-то и соберет эти бесценные сведения, а мы положим скромное начало этой работе.
Литература:
Заангарский Сибиряк. Очерки г. Томска // Томские губернские ведомости. 1858. № 6.
Флоринский В.М. Воспоминания // Русская старина. 1906. № 1, 2,3.
Станюкович К.М. В далекие края
Кеннан Дж. Сибирь и ссылка. СПБ., 1999.
Чехов А. П. Письмо Суворину А. С., 20 мая 1890 г. Томск // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Письма: В 12 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1974-1983. Т. 4. Письма, январь 1890-февраль 1892. — М.: Наука, 1975. — С. 91-95.
Чехов А.П. Из Сибири
