Апрель 1917-го в Томске: бойкот профессуре, воззвание уголовников и новые праздники
Можно ли говорить о спокойствии во время революционных потрясений, кардинальных изменений во всех сферах жизни города? По крайней мере, в начале марта 1917 года журналисты особенно подчеркивали: беспорядков в Томске нет, студенческая милиция успешно патрулирует город... Увы, довольно скоро стало понятно, что система охраны порядка не справляется с ростом преступности. Появились и другие — новые — проблемы в городской жизни, о чем писали томские газеты 1917 года. Откроем «Сибирскую жизнь» и посмотрим, какие проблемы волновали томичей сто лет назад.
«Освобожденные товарищи уголовные...»
В начале апреля в «Сибирской жизни» появилось «Воззвание» от лица заключенных томского исправительного арестантского отделения № 1. Оказывается, арестанты «с чувством глубокого прискорбия» прочитали в газете сообщение о зверском убийстве пятерых человек, которое произошло в ночь с 25 на 26 марта в Томске, и имели что сказать по этому поводу своим освобожденным товарищам.
Убийство действительно было чудовищным: газета писала, что преступники ночью проникли в пекарню Меньшина «с целью грабежа» и, действуя топорами и кинжалами, убили в собственной постели стариков — отца и мать хозяина пекарни, а также мальчика, временно нанятого для разных работ, рабочего пекарни и солдата. Обнаружил эту кровавую бойню мастер, который пришел на работу в четыре утра. Вызвали милицию, сыскное отделение (оно, к счастью, еще не было упразднено), начали следствие... Эта страшная новость дошла и до исправительного отделения, члены которого писали в газету:
«Товарищи! Актом нового правительства дана нам милость в виде половинного сокращения срока наказания, вследствие каковой для нас, томившихся в стенах мертвых домов, в виду отбытого нами половинного срока наказания, раскрылись двери тюрем, и мы получили желанную свободу.
Эта милость нового правительства является актом величайшей мудрости переживаемого момента. Она внесла в нашу беспросветную жизнь торжествующую радость, дала понять, что ставшая свободной Россия призывает и нас, отверженных, к новым порядкам, к новой, сознательной, необходимой и совместной работе на благо и процветание дорогой родины, укрепление нового республиканского правительства и восстановление всеобщего мира, путем полной победы над внешним, попирающим как права человеческие, так и самую человечность ненавистным врагом» («СЖ». 1917. № 72).
То есть амнистия, объявленная политическим заключенным в марте 1917 года, в итоге коснулась и уголовников, которым «уполовинили» сроки. И часть из них тоже вышла на свободу. Собственно к ним и обращались оставшиеся под арестом, призывая помнить:
«Двери мертвых домой остались еще закрытыми для многих сотен и даже тысяч отверженных, которых низвергнутая власть, в силу существующих условностей или особенностей нашего характера, заклеймила печатью позора». Поэтому надо четко осознавать: «каждое содеянное вами даже самое малое преступление ложится тяжелым ярмом на нас, усугубляет наше и без того тяжелое положение, вследствие чего вашей прямой в настоящее исторически великое время обязанностью является идти всеми силами навстречу нашим желаниям, а именно: бросить свое прежнее позорное ремесло, забыть прошлое, стать честными и вполне достойными гражданами возродившейся к свободной жизни России, которая вас с открытой грудью приняла как истых своих сынов в свои объятия, дав вам полную свободу в устроении своей жизни наравне со свободными гражданами» («СЖ». 1917. № 72).
В то же время заключенные обращались и к «свободным гражданам» с просьбой «не осуждать нас за прошлое, не презирать, не отталкивать от себя», а «протянуть руку помощи, руку прощения, дружбы и братства», в общем — помочь в поисках «честного труда».
Казалось бы, на этом можно было бы и закончить. Но увы! Заключенные писали:
«Товарищи! Не успели мы передать настоящее воззвание для распечатания в редакцию газеты, как на Обрубе, в магазине мануфактурных остатков Н.И. Цукермана среди белого дня, во время торговли, вошедшими неизвестными злоумышленниками совершено второе зверское преступление....» («СЖ». 1917. № 72).
Авторы воззвания волновались не зря. Читая в № 73 описание «убийства на Обрубе» (три злоумышленника ворвались в лавку и дом Цукермана, убили одну из дочерей хозяина и тяжело ранили вторую, но не успели ограбить лавку и быстро сбежали), читатели узнавали, что двоих преступников удалось поймать по горячим следам. И вот сюрприз: «Оба они оказались выпущенными на свободу из арестантского № 1 исправительного отделения по амнистии временного правительства»....
Судьба сыскных отделений, томской охранки и ... домов терпимости
Происходящие события показали, что сломанная система охраны порядка в свое время все-таки имела какие-то положительные стороны, невзирая на наличие ненавистных жандармов. «Сибирская жизнь» поделилась с читателями сюжетом, связанным с бывшими сыскными отделениями, в следующей заметке:
«На запрос томского комиссариата о судьбе сыскных отделений о числившихся состоящими при местных полицейских учреждениях, упраздняемых ныне временным правительством, от министерства внутренних дел получено следующее извещение. «Существовавшие в некоторых местностях сыскные отделения, ведающие уголовным розыском, предположено не упразднять, а передать ближайшим будущим министерству юстиции. Поэтому всем надлежит озаботиться, чтобы учреждения эти, столь необходимые для обеспечения гражданам безопасности, возобновили свою деятельность как можно скорее» («СЖ». 1917. № 75).
В общем, проблема выпущенных на свободу «узников» (не совести!) волновала уже не только Томск, поэтому на высшем уровне было решено уголовный розыск не просто оставить, но и всячески развивать.
А вот что касается охранки, здесь никаких сомнений у граждан не возникало. Провокаторы должны быть разоблачены и осуждены. И для этой цели в «Сибирской жизни» и других томских газетах стали публиковаться списки с описаниями и «псевдонимами» провокаторов, работавших в Томске, Новониколаевске, Барнауле и других сибирских городах, под общим заголовком «Тайны томской охранки». Перечислив их приметы и деяния, журналисты сообщали о настоящем положении: «Содержится в тюрьме. Сознался» или «В настоящее время заключен под стражу», и т.д.
Списки, надо сказать, просто бесконечные... Но выявить хотелось всех и всех вывесить на «черную доску». Один из авторов газеты, М. Хвоев, описывал своих знакомых, оказавшихся провокаторами: это и бывший студент-юрист, и помощник томского комиссара, и начальник почтово-телеграфной конторы, и даже член партии социалистов-революционеров. Все они промышляли «ремеслом Иуды», все при встрече непременно «заводили «красные разговоры» на общественно-политические темы дня, подчеркивая свою левизну, осуждая правительство, порицая порядки» — а потом строчили доносы. Хвоев призывал к разоблачению предателей и — к осторожности даже в то время, когда миновали «былые дни»...
И еще одна «примета» дореволюционного времени — дома терпимости — не вызывала никакой ностальгии по «старым добрым временам». Газета писала: «Временный комитет в одном из заседаний вынес постановление о необходимости немедленного закрытия домов терпимости, что комитет постановил поручить томскому городскому самоуправлению» («СЖ». 1917. № 76).
Бойкот профессорам!
Пока город пытался решить вопрос о собственной безопасности (и целый ряд других проблем), в университете созрел конфликт, который выплеснулся на страницы «Сибирской жизни». Конечно, разногласия среди профессоров и студентов случались и раньше, но они не приобретали общественный резонанс и не выносились на суд широкой публики.
Первой «ласточкой» грядущего медийного скандала стало опубликованное в «Сибирской жизни» письмо в редакцию студента-юриста Роговского. Он сообщил о результатах студенческого собрания в университете: студенты первых трех курсов юридического факультета решили поддержать четверокурсников в их бойкоте пяти профессоров юрфака и потому обязывали всех, кто не собрании не был, «безусловно воздержаться от всякого с этими профессорами общения в пределах академической жизни» («СЖ». 1917. № 79).
Бойкот! Пяти профессорам! Университетский город замер в изумлении. Буквально через два дня газета поместила письмо пяти «бойкотируемых»: профессоров С. Мокринского, П. Прокошева, Г. Тельберга, Н. Кравченко и С. Солнцева — которые рассказали о своем видении происходящего («СЖ». 1917. № 81).
Однако, если читатели думали, что конфликт заключался, к примеру, в излишней строгости профессоров по отношению к студентам, или в их принципиально консервативных установках и защите «старого строя», или, как сейчас сказали бы, в «коррупционном поведении» — они ошиблись бы по всем пунктам. На страницы газеты выплеснулся исключительно внутренний факультетский конфликт, связанный с замещением должностей — декана, секретаря, заведующих кафедрами.
Пять профессоров выступили против своего декана П. Лященко и секретаря факультета Н. Новомбергского — студенты декана и секретаря решили защитить. Газета дала слово и П. Лященко («СЖ». 1917. № 83), и Н. Новомбергскому («СЖ». 1917. № 85), и даже И. Михайловскому, упомянутому в одном из писем («СЖ», 1917. № 85), и студенту Роговскому... В итоге редакция не выдержала и призвала участников конфликта решить дело не путем газетной полемики, а в рамках университетской согласительной комиссии.
Однако «дело о бойкоте» параллельно высветило и другие серьезные проблемы в сфере высшего образования. Оказалось, например, что выпускные курсы должны были сдавать так называемые «минимумы», подготовиться к которым они элементарно не успевали — ведь студентов буквально «расхватали» и на сельхозработы, и на охрану порядка (студенческая милиция!), и вообще революционное время не располагало к учебе. Студенты обратились к руководству с просьбой отменить минимум, хотя бы на этот год. Руководство переадресовало вопрос к факультетам. Технологический институт, высшие женские курсы и университетские юристы решили пойти выпускникам навстречу, а вот медицинский факультет Томского университета решительно в этой просьбе отказал. И тогда совет старост университета с 25 апреля закрыл Томский университет!
Одним словом, внезапно оказалось, что академическая среда перестала быть замкнутой и «тихой»: студенты рвались к участию в делах управления университета, сознавали свои права и готовы были к самым решительным мерам.
Праздники, выборы, проблемы...
В апреле 1917 года вся Россия отметила один из праздников, который стал буквально культовым в советское время: 1 мая, День международной солидарности трудящихся. Правда, в связи с переходом со старого на новое время праздник этот сместился на 18 апреля.
«День рабочих» в Томске отмечали с размахом. «Сибирская жизнь» писала:
«Граждане! Бросайте свои домашние заботы и все, в том числе и дети, женщины и мужчины, идите на улицу и примите участие в социалистическом первом свободном в России празднике первого мая».
Весь номер газета посвятила материалам, связанным с праздником труда, а страницы ее открывались лозунгами:
«Да здравствует международный рабочий праздник!»
«8 часов для труда, 8 — для отдыха, 8 — для сна!» (и т.д.).
В газете опубликовали «порядок празднования 1 мая», в котором описывали организацию праздника: в колонны вставали рабочие железнодорожные, мукомольные, кожевенные и вообще всех томских производств, учащиеся всех средних и высших учебных заведений, военнопленные, мусульмане, представители томских полков, в общем — всех организаций и объединений, и двигались по нескольким улицам, сходясь в итоге на Миллионной. Затем «через Базарный мост по Почтамтской улице открывается торжественное шествие, о начале которого граждане города будут извещены пушечным салютом».
«Торжественное шествие направляется по Почтамтской улице, огибает Соборную площадь мимо городского сада, выходит к Дому свободы и губернского правления... от губернского правления шествие выходит на Садовую и идет по ней на площадь старых лагерей, где будет грандиозный митинг» («СЖ». 1917. № 81).
Колонны охраняли свободные войска, организующие цепь по пути следования шествий, а порядок поддерживали распорядители: «они будут верхами и имеют красные ленты чрез плечо и с красным флажком в руке».
Второе же массовое мероприятие, которое потребовало усилий от всех жителей города, — выборы представителей в томские народные собрания, губернское и уездное. На протяжении практически всего апреля газета публиковала объявления о приближающихся выборах, объясняла порядок мероприятия, а потом в нескольких номерах описывала начало работы Собраний, передавала речи выступающих и реакцию на них присутствующих. Но уже в конце апреля «Сибирская жизнь» поместила материал «Два слова о работе томского губернского народного собрания», автор которого писал:
«Томское губернское народное собрание, отрывшее свои заседания с 20 апреля, собиралось уже несколько раз на общие собрания и имело ряд заседаний выделенных им комиссий.
Неделя работы прошла. Срок этот небольшой, и, казалось бы, подводить итоги преждевременно. Но это «преждевременно» могло бы иметь оправдание, если бы действие происходило в мирное время и перед деятелями не стояли огромной важности вопросы, и при том сложного и неотложного характера.
Если же учесть это, то приходится пока что констатировать за истекшую, по крайней мере, неделю, явление далеко не утешительное. Слишком много слов, речей, взаимных приветствий и почти полное отсутствие решенных практических мероприятия» («СЖ». 1917. № 89),
Действительно, по-прежнему острыми вопросами оставались проблемы, во-первых, с продовольствием: принимались решения об учете и конфискации зерна, констатировалось очередное подорожание мяса, агрономы призывали срочно выходить в поля и поднимать сельское хозяйство. Во-вторых, требовало внимание городское хозяйство.
Жители, в частности, жаловались на странный цвет воды — и газете пришлось публиковать большую статью об опасности употребления населением некипяченой воды. Началась борьба со спекуляцией, в то же время выявилась проблема набегов на дачи. Поднимался также вопрос о том, как распорядиться золотом, которое по-прежнему добывалось на территории Томской губернии. Подвергались сомнению сами губернские границы — то в одном, то в другом номере появлялись новости о том, что на отдельные районы губернии претендовали близлежащие области....
...И маленькие радости
Однако множившиеся проблемы все-таки не могли уничтожить в горожанах желания веселиться. Впрочем, отдельные авторы «Сибирской жизни» это желание сурово осуждали в таких заметках, как, например, «Несоответствие моменту»:
«На днях в общественном собрании состоялся вечер в пользу кассирш — собрание, на котором, между прочим, выдавались призы за оригинальный дамский костюм и за красоту. Конкуренткой на первый приз явилось всего лишь одно лицо. На этом основании из среды публики было сделано предложение жюри не присуждать приз, а пожертвовать его уходившим на позиции воинам. Несмотря на то, что предложение это встречено самым сочувственным образом публикой, приз тем не менее был выдан единственной конкурсантке. Вызывало недовольство публики также и присуждение приза за красоту, причем одним из присутствовавших на вечере офицеров, в виде протеста, были истребованы из кассы обратно деньги (25 рублей). Деньги эти пожертвованы на нужды революционной партийной работы.
Вообще нельзя не отметить, что все подобного рода вечера и развлечения, сопряженные с самой непроизводительной тратой денег и сил, не соответствует настоящему великому историческому моменту. Не следовало бы забывать нашим гражданам и гражданкам, что сейчас, когда так остро нужны деньги для защиты родины от врага, и для укрепления нового строя, в особенности в эти дни подписки на заем свободы, недопустимо бросать деньги на маскарадные затеи и т.д.» («СЖ». 1917. № 72).
Общество все больше становилось нетерпимо к развлечениям и веселью — да и время становилось все более смутным, непредсказуемым и суровым. Но наступала весна, распускалась мать-и-мачеха, начался сезон навигации: жизнь продолжалась. А что в Томске происходило летом 1917 года — об этом мы расскажем в следующем материале из цикла, посвященного Томску в период революций.
