Июль 1917-го в Томске: рост цен, заморозки и открытие Лагерного сада
После облавы на амнистированных уголовников жить в Томске стало гораздо спокойнее, и с газетных страниц исчезли панические сообщения о разгуле томской преступности. Но обнаружились новые проблемы: не забываем, что это был судьбоносный 1917 год, и впереди была вторая революция, и власть большевиков... По сравнению с будущими переменами томские июльские беды кажутся сегодня обычными бытовыми неудобствами, но жизнь горожанам они осложняли очень сильно. Посмотрим, что волновало томичей в холодном июле 1917-го.
«Займ свободы»
7 июля Томск готовился провести крупную общественную акцию — день «Займа свободы». Суть его была проста: сдача денег на нужды правительства, но не просто так, а как бы взаймы (купив государственные облигации). Публицисты газеты были уверены в огромном значении этой акции для «обновления» России, призывали «проникнуться, наконец, сознанием того, что теперь мы стали полноправными хозяевами жизни и что собранные нами деньги будут расходоваться по нашей воле, под нашим контролем и на дела действительно необходимые» (Честное слово, просто плакать хочется, читая эти строки с позиции современного человека, обогащенного знанием о финансовых пирамидах, о дефолтах, «черных пятницах» и прочих финансовых развлечениях как нашего родного, как и многих других государств).
«Позор будет нам, если мы своею скупостью и своим равнодушием подрежем крылья той жар-птице, которая только что взлетела над Русью! Пусть никто не ждет, пока на «Заем свободы» подпишется сосед, пусть никто не стесняется скромностью своего вклада в общее дело! .... Доверяйте же временному правительству! Несите кирпичи для храма свободы! Подписывайтесь на «Заем свободы!», — призывала газета, одновременно разъясняя:
«Деньги, деньги и деньги нужны государству. Даже не настоящие деньги, не золото, а те бумажки, которых наше государство выпустило в обращение на колоссальную сумму свыше 12 миллиардов. Эти кредитные билеты, как обязательство государства в его платежеспособности, ему нужно вернуть в свою кассу, чтобы не печатать новых миллиардов этих бумажек, чтоб этим бесконечным выпуском не обесценивать их, не удорожать стоимость предметов потребления, не отягчать жизни...».
Дополнительным аргументом в пользу «Займа свободы» служило для публицистов газеты то, что большевики выступали против этой акции — займ «мешает захвату власти группой этих людей в свои руки, он мешает развалу государства и созданию той мутной воды, в которой можно ловить рыбу» («СЖ». 1917. № 144).
После проведения акции «Сибирская жизнь» дала подробный отчет о ее ходе:
«День «Займа свободы», к которому так долго готовились, прошел, несмотря на плохую погоду, очень оживленно. С утра, лишь только прекратился дождь, улицы города заполнились народом; загремела музыка, закраснели знамена с надписями, призывавшими граждан исполнить свой долг. Многие дома, банки, магазины украсились флагами, плакатами и лентами.
Около банков были выстроены войска, которые при каждой крупной подписке на «Заем свободы» делали ружейные залпы, и звуки выстрелов беспрерывно оглашали воздух.
На более многолюдных улицах и перекрестках устраивались аукционы... Помещения, где были устроены лотереи, были переполнены желающими купить выигрышные билеты...
На базарной площади весь день продолжался митинг. С наскоро устроенной трибуны неслись призывы поддержать наши армии, сражающиеся за свободу и счастье России путем пожертвований и покупки облигаций «Займа свободы». Такие же митинги, в большинстве случаев импровизированные, устраивались и в других частях города.
Вечером состоялись концерты и спектакли, привлекшие много публики» («СЖ». 1917. № 145).
Впрочем, не для развлечений публики устраивался этот день, а для сбора денег. И вот эта цель была достигнута: город собрал в итоге два миллиона рублей на «защиту свободы». Интересно, на что они в результате были потрачены временным правительством...
Большевики против «Сибирской жизни»
Несмотря на то, что редакция «Сибирской жизни» поддержала Февральскую революцию, чем дальше, тем больше она обнаруживала, что совершенно не разделяет идеологию большевиков. Со своей стороны представители партии тоже не стремились к миру в отношении «буржуазно-кадетской» газеты. Это противостояние в июле 1917 года вошло уже в фазу открытого конфликта.
«Сибирская жизнь» писала о том, как 13 июля перед версткой номера в редакцию явился большевик Яницкий со следующей претензией. Партии стало известно, что редакция намерена «поместить перепечатку из московских газет материала, разоблачающего преступную провокационную деятельность Ленина, Зиновьева, Троцкого и руководимых ими большевиков, устраивающих на германские деньги контрреволюцию». Так вот, «редактору было предъявлено требование от имени комиссии не помещать того материала».
Редактор А.В. Адрианов, конечно, обомлел. Он и в царское время считался одним из самых принципиальных и несгибаемых журналистов, за что преследовался и ссылался, — и вдруг, буквально в свободной России...
«Когда редактор определенно назвал подобное требование насилием и отказался дать категорический ответ, будет или не будет помещен в газете указанный материал, тогда прапорщик Яницкий заявил, что в таком случае будут приняты меры к задержанию выпуска номера. Редакция была вынуждена уступить угрозе, которую даже прежние слуги самодержавия не позволяли себе проявлять в таких формах.
Сделав это объяснение, газета предоставляет читателю самому сделать оценку поведения представителей большевизма, свившего себе гнездо в Томске, и сделать все выводы из нижеприводимого материала, перепечатка которого была задержана» («СЖ». 1917. № 151).
Итак, газета перепечатку все-таки опубликовала, хотя и с опозданием, после чего на протяжении июля поместила несколько материалов, в которых объясняла свою непримиримую по отношению к большевикам позицию. Большевики же объявили газете бойкот, а после установления советской власти ее немедленно закрыли.
Кое-что о «военном постое»
Военные в 1917 году вообще играли большую роль в жизни города. Их было много количественно, а размещались они в основном в зданиях, принадлежащих... образовательным учреждениям. В связи с этим «Сибирская жизнь» напомнила, что в связи с грядущим открытием в университете новых факультетов и желательности ремонта главного корпуса надо этот корпус освободить наконец от военного постоя. Тем более что на пользу университетского зданию пребывание военных не пошло:
«Пребывание и обучение солдат в университете повело к постепенному разрушению университетского сквера, который взращивался в течение больше 30 лет: многие деревья погибли совершенно, другие стоят с обломленными ветвями и с ободранной корой, кустарники выломаны, газоны вытоптаны и засорены» («СЖ», 1917. № 158).
Кроме этого, специальная комиссия добилась разрешения «освободить от воинских чинов «следующих помещений учебных заведений: Гоголевский дома на Ушайке, куда предполагается перевести 4-ю гимназию и параллельные классы Мариинской женской гимназии (на Александровской улице), вторую мужскую гимназию, торговую школу и лекционный корпус университета. Кроме того, по всей вероятности, будет освобождено училище «В память 18 февраля (1906 года)».
Куда при этом собирались перевести войска — не очень понятно, но то, что здания надо было освободить к началу учебного года, понимали все.
Хулиганы не дремлют
Несмотря на то, что в целом в Томске наблюдалось относительное затишье в сфере преступности, отдельные инциденты на улицах продолжались, и они приобрели новый оттенок. Так, газета писала о случае, когда вечером, в 10 часов, в самом центре города «у госпитальных клиник двое хулиганов пытались насильственным путем увезти на извозчике в лес двух девушек, кричавших о помощи». Девушек, по-видимому, удалось отбить, но «задержать этих хулиганов не удалось, так как они грозили оружием, а милиционеров вблизи не было» («СЖ». 1917. № 148). Остается удивляться смелости прохожих, вступившимся за девушек...
Продолжали хулиганить и солдаты. Какие-то их выступления были относительно безобидны, как, например, «устные разборки» в почтово-телеграфной конторе»:
«Почтово-телеграфные служащие жалуются, что в местную контору набиваются солдаты и вступают в пререкания, нарушая нормальное точение работы, Солдаты заводят разговор, главным образом, на тему, почему чиновников не забирают в войска. Само собою понятно, что такие поступки допускаются отдельными малосознательными солдатами, а потому более сознательным солдатам, а также и ротным комитетом следовало бы разъяснить недопустимость подобных выступлений, о значении почты и телеграфа для государства и о невозможности замены опытных специалистов-почтовиков» («СЖ». 1917. № 153).
А вот в облюбованном ими ботаническом саду солдаты не стеснялись. Исполняющий обязанности ректора Томского университета В.В. Сапожников жаловался в городской исполнительный комитет:
«В течение последней недели в ботанический сад по вечерам проникают группы солдат, которые остаются там долее установленного времени, то есть наступления сумерек, и на приглашение сторожей сада оставить сад отвечают угрозами и ругательствами. Бывают случаи, что солдаты преследуют женщин: так, вчера (18 июля) одной из них пришлось спасаться в кухне живущего в саду служащего, и старший садовник должен был вызвать полицию, чтобы разогнать солдат, которые не отходили от дома. Живущие в саду служащие боятся по вечерам выходить из квартир, а сторожа сада вчера вечером заявили, что если не придет на помощь милиция по водворению порядка в ботаническом саду, они отказываются от службы по охране сада» («СЖ». 1917. № 157).
В конце июля журналисты писали о конкретном безобразном случае все в том же университетском ботаническом саду:
«В сад зашли два солдата местного гарнизона в сопровождении барышень. Расхаживая по аллеями ведя оживленный разговор, они не заметили, как прошло время, и, когда пробило десять часов вечера, быстро направились к выходу. Недалеко от выходных ворот их окружила толпа солдат и стала требовать «уступить» им барышень. На увещевания, что так поступать нехорошо, толпа солдат-хулиганов с криками «Что с ними канителиться, тащи сюда» набросилась на перепуганных до полусмерти барышень, намереваясь отобрать их силой, и только благодаря энергичному заступничеству сопровождавших их мужчин барышням удалось освободиться от потерявших стыд и совесть хулиганов» («СЖ». 1917. № 163).
На Тверской улице граждане обнаружили натуральный притон, в котором «допускаются всевозможные безобразия — пьянство и драки»:
«В этом доме 23 июля солдат ранил финским ножом свою сожительницу и нанес тяжелые поранения другому солдату, уличенному в интимных отношениях с его сожительницей. Вся эта компания была в нетрезвом состоянии.
Граждане, живущие близ названного дома, жалуются на небезопасности и недопустимость подобного соседства, поэтому милиции надлежало бы потребовать от домохозяина или лица, его заменяющего, удаления буйствующих, а также произвести следствие для выяснения поставщиков самосидки, имеющей там, как видно, широкое распространение» («СЖ». 1917. № 159).
Ну и конечно же извозчики продолжали удерживать лидерство по грубому обращению с пассажирами:
«Наши извозчики. Несмотря на то, что городское народное собрание утвердило повышенную соразмерно с вздорожанием продуктов питания таксу для извозчиков, последние не только ее не исполняют, но зачастую позволяют себе самое грубое обращение по отношению к отдельным пассажирам. Профессиональному союзу извозчиков следовало бы обратить на это свое внимание и озаботиться, чтобы вежливость, справедливость и аккуратность были соблюдаемы его членами» («СЖ». 1917. № 162).
«Восстание цен»
Конечно, обывателя волновали и большевики, и распоясавшиеся солдаты, но больше всего его ужасали, конечно, растущие как на дрожжах цены. Все чаще на страницах газеты стали появляться сообщения об удорожании всего на свете — хлеба, мяса, продуктов, топлива, услуг — просто всего подряд.
Прежде всего товарищество электрического освещения обратилось к своим абонентом со следующим объявлением:
«Вследствие необыкновенного возвышения цен на топливо, рабочую силу и различные материалы оно увеличивает с 1 августа сего года оплату за электрическую энергию до 60 копеек за киловатт, вместо прежних 40 копеек, причем существующие в дачное время скидки для различных категорий абонентов временно остаются в силе. Лиц, фирм и учреждений, не находящих возможным принять новый основной тариф на электрическую энергию, товарищество просит заявить ему об этом до 25 июля месяца, дабы оно имело возможность прекратить своевременно отпуск электроэнергии» («СЖ». 1917. № 150).
Причем речь шла не только об удорожании электроэнергии, но и о сокращении ее потребления. И тут «в опале» очутились томские кинематографы:
«Наши кинематографы не только не отвечают своей задаче воспитывать народные массы, предоставляя ей разумные развлечения, но, потребляя массу электрической энергии, тем самым увеличивают тот кризис топлива, какой переживает сейчас вся страна и, в частности, Томск. Необходимо или обязать кинематографы ставить картины, которые бы соответствовали духу времени переживаемого момента, воспитывали сознательных граждан и тем оправдывали бы расход электрической энергии, или же ограничить их деятельность двумя-тремя днями в неделю. Вопрос этот настолько важен, что требует разрешения в самое ближайшее время.
Электрическая станция отпускала своим потребителям до 1 июля электричество до трех часов ночи. С переводом стрелок на один час вперед электричество отпускается до четырех часов ночи (по новому времени) и, таким образом, станция не идет навстречу стремлениям правительства ослабить кризис в топливе («СЖ». 1917. № 147).
С логикой тут, конечно наблюдались некоторые проблемы. Получалось, что если показывать «полезные развлечения», то уже как бы на кризис можно было и не обращать внимания. А вот фильмы, «не соответствующие духу момента», этот кризис усугубляли прямо на глазах...
Кроме электроэнергии, повысились цены на парикмахерские услуги:
«По постановлению профессионального союза парикмахерского дела и союза мастеров и служащих цены в парикмахерских города Томска повышены. Союз просит владельцев прийти за получением прейскурантов в парикмахерскую Назарова 18 июля, в семь часов вечера» («СЖ». 1917. № 153).
Понятное дело, что от повышения цен бороды у томичей расти не перестали, — и спрос немедленно породил предложение, о котором уведомила читателей газета:
«Уличные парикмахеры. В городе на некоторых улицах появились парикмахеры, которые сравнительно за недорогую плату предлагают свои услуги прохожим. О санитарном состоянии приборов бритья и стрижки говорить не приходится, так как ни горячей воды, ни других дезинфицирующих средств уличные парикмахеры не имеют» («СЖ». 1917. № 153).
Ближе к концу месяца подросли и цены за переправу через Томь:
«Городской исполнительный комитет, рассмотрев ходатайство содержателей перевозов через Томь о повышении таксы за переправу, постановил повысить таксу в следующем размере: с пеших людей вместо 3 копеек до 4 копеек, с лошади в упряжи: каретах, колясках, бричках, дрожках и других экипажах, вместо 20 копеек — 30 копеек, с лошади верховой и в упряжи (в телегах) 15 копеек, с лошади без упряжи, коровы и быка вместо 10 копеек — 15 копеек, на экипажах могут проезжать не более четырех человек, сверх этого числа оплачивается по 4 копейки с человека» («СЖ». 1917. № 157).
Томичам также предлагалось раскошелиться на прописку паспортов:
«Рассмотрев отношение начальника городской милиции об увеличении платы за прописку и выписку паспортов в виду значительного повышения расходов по содержанию адресного стола, городской исполнительный комитет согласился на увеличение платы за прописку паспортов до 20 копеек и за выписку до 10 копеек» («СЖ». 1917. № 159).
Возвращение «хвостов»
Одновременно со взлетом цен в томскую жизнь вернулись очереди — или, по принятой в начале XX века терминологии, «хвосты». Прежде всего образовались «хвосты» мануфактурные, и нравы в них царили самые неприятные:
«Дежурящие в мануфактурных хвостах указывают на крайне нежелательное явление, наблюдаемое в последнее время: около магазина Второва солдаты устраивают свою особу очередь, причем, пользуясь силой, нередко препятствуют входу в магазин других покупателей. Указывают также, что солдаты перепродают мануфактуру на толкучем базаре по повышенным ценам, причем предъявляют удостоверения с оторванными листками, на которых поставлен штемпель учреждения, выдавшего удостоверение. Злоупотребление солдат должно предупреждать утверждение, выдающее им книжки» («СЖ». 1917. № 152).
У этого же магазина возникли и «ночные хвосты»:
«У магазина Второва наблюдается в ночное время длинный ряд спящих вповалку на тротуаре граждан, ожидающих очереди на покупки мануфактуры» («СЖ». 1917. № 153).
Впрочем, у граждан появилась альтернатива этому времяпровождению:
«В городе появилась многочисленная партия разносчиков-китайцев. Они великолепно учли мануфактурный голод и берут за ситец в четыре-пять раз дороже, чем в магазинах» («СЖ». 1917. № 160).
В общем, или ночевать в очереди, или покупать впятеро дороже...
Вскоре «хвосты» выстроились и в других местах. Газета писала:
«На Магистратской улице у табачного магазина ежедневно дежурят длинные хвосты, ожидая четверть фунта табаку. Рядом со взрослыми дежурят и дети. Солдаты имеют свою очередь и, получив табак, тут же его продают втрое дороже. Публика протестует, но это, конечно, ни к чему не ведет» («СЖ». 1917. № 160).
Ни мяса, ни овощей, ни сена
Из магазина расстроенный обыватель шел на рынок, но и там ничего хорошего его не ожидало. Во-первых, было принято «обязательное постановления, воспрещающего скупку овощей на базаре ранее десяти часов утра». А во-вторых, газета писала:
«На местном рынке наблюдается привоз из окрестных деревень битой дичи, вопреки постановлению губернского исполнительного комитета, согласно которому охота воспрещается до 15 июля. Молодые тетерева и утки настолько еще алы, что, очевидно, убиты варварским способом нелетающими».
Вообще, дело с мясом в Томске обстояло уже настолько неважно, что привело к еще одному особому обязательному постановлению от Томского губернского продовольственного комитета, которое гласило:
«В виду уменьшения скота в скотоводческих хозяйствах губернии, вызванного быстрым повышением цен на скот и мясные продукты и громадными поставками в предыдущие годы мясных продуктов в действующую армию, губернский продовольственный комитет, озабоченный, с одной стороны, сохранением скотоводческого хозяйства в губернии. Связанного с ним материального благосостояния губернии, и с другой, вопросами питания, как армии, так и местного населения в форме мяса масла и молока, в заседаниях своих 10, 28 мая и 27 июня постановил:
Безусловно воспретить убой на мясо молодых животных — телят, ягнят и поросят, а равно и продажу телятины и поросятины.
По распубликовании настоящего постановления виновные в нарушении его будут привлекаться к судебной ответственности, а вывезенные ими на продажу телята, поросята, телятина и поросятина будут бесплатно реквизироваться и передаваться бесплатно же: животные в питомники, а мясо в детские приюты, богадельни и т.п. учреждения.
В виду сохранения молодых животных в городах и для избежания неудобств для бедного городского населения, имеющего молочных коров, желательно, чтобы городские самоуправления пришли на помощь населению устройством питомников, а равно и частные лица.
Граждане! Мясной голод угрожает губернии. Берегите и воспитывайте молодое поколение скота» («СЖ». 1917. № 153).
Ну хорошо, — думал гражданин Томска, — в магазинах очереди, на рынке ничего не купишь, но ведь есть огород, овощи... Не тут-то было. Холодный и дождливый июль не оставил никаких шансов на урожай овощей. Причем дожди шли прямо-таки катастрофические:
«После ливня, разразившегося над городом 18 июля, дренажная канава против фабрики Бронислава, строившаяся под наблюдением техника в течение около месяца, оказалась совершенно разрушенной напором воды. Ливень был настолько силен, что на которых улицах в водосточных канавах глубиною свыше аршина вода не вмещалась и, разлившись по улицам, затопила подвальные помещения» («СЖ». 1917. № 156).
«Сибирская жизнь» внимательно прислушивалась к прогнозам людей бывалых — крестьян, но и они ничего утешительного не сообщали:
«Вследствие выпавших обильных дождей, виды на урожай, по сообщению приехавших в город крестьян, значительно изменились в худшую сторону: хлеба в некоторых, особенно в низких, местах легли, а на увалах еще не начинали колоситься. Сенокосная страда также не радует: сего, скошенное еще до начала дождей, гниет и если будет собрано, то с потерей одной трети первоначального количества и притом черное» («СЖ». 1917. № 157).
К концу июля стало очевидно, что все усилия городских огородников, которых власть так призывала обеспечить себя овощами, из-за погодных условий идут прахом:
«Огороды в опасности. Непрекращающееся ненастье, в связи с холодной погодой, когда температура в течение дня стоит на 8, 10, 12 градусов, огородные овощи, засаженные в городе, в виду своевременно принятых мер, в большом количестве, подвергаются риску погибнуть. Например, картофель уже начал гнить и не даст того урожая, на который можно было рассчитывать. Некоторые, чтобы спасти то, что есть, намерены уже сейчас приступить к выкопке картофеля, промывке и сушке его. Было бы желательно опубликование совета агрономов, что следует предпринять, чтобы спасти возможно более огородных овощей» («СЖ». 1917. № 163).
Арендаторы городских лугов предпринимали отчаянные усилия по спасению сена:
«Продолжавшиеся более недели дожди испортили накошенные на городских лугах, арендованных у города «исполу» частными лицами, травы — они почернели и наполовину сгнили. Арендаторы, видя гибель своих трудов и средств, обращаются в городской исполнительный комитет с просьбами или понизить им арендную плату, или же предоставить в их распоряжение весь урожай трав, чтобы таким образом сократить часть своих расходов. Другие арендаторы, намереваясь спасти травы усиленной засолкой их, обращаются к исполнительному комитеты с просьбами разделить расходы на соль ввиду ее дороговизны пополам» («СЖ». 1917. № 163).
В деревнях сено тоже гнило, а приезжающие крестьяне сообщали также, что «дождями во многих местах прибиты хлеба, что в значительной степени уменьшит хлебосбор». Так что власть задумалась о том, как организовать уборку урожая:
«В случае благоприятной погоды потребуются большие рабочие силы, чтобы успеть убрать хлеба и заготовить сено. Из этого вытекает настоятельная необходимость немедленной организации рабочих артелей из интеллигенции, учащихся, солдат, военнопленных и лиц, отбывающие заключение, конечно, не уголовных» («СЖ». 1917. № 163).
Чай на берегу реки Томи
И все-таки на дворе стояло лето, и хорошие новости тоже можно было прочитать на страницах «Сибирской жизни». Вот, например, июль стал временем ожидания долгожданного открытия Лагерного сада, который преображался буквально на глазах. Газета писала:
«Запущенный и неуютный Лагерный сад в переходом в заведывание Верхне-Еланского попечительства о бедных принял благоустроенный вид, — в нем сделаны беседки, вычищены дорожки и открыт буфет киоск, где продаются бутерброды, чай и прохладительные напитки. В ближайшем будущем Верхне-Еланское попечительство предполагает устроить в саду народное гулянье, которое, в виду приведение сада в надлежащий вид, его местоположения на берегу реки с открывающимся великолепным видом, надо полагать, пройдет успешно» («СЖ». 1917. № 144).
Наконец, в середине месяца газета сообщила уже о практически официальном запуске работы Лагерного сада:
«Несмотря на то, что приведение лагерного сада в порядок еще не доведено до конца, Еланское попечительство о бедных все же считает возможным открыть пока небольшой буфет во вновь отремонтированном павильоне. Здесь можно будет получить чай, кофе, молоко, яйца, фруктовую воду и квас. При павильоне есть большие террасы. В саду сделано много скамеек и есть столики, где можно напиться чаю. Для желающих есть крокеты и хорошая площадка» («СЖ». 1917. № 150).
Благоустройство нон-стоп
А еще в июле шли разнообразные работы по благоустройству города. Тут, правда, было все по-разному. С одной стороны — необычайно активизировалась в июле томская комиссия по благоустройству города. Она «решила приступить в ближайшее время к рассмотрению плана канализации города Томска» («СЖ». 1917. № 147), «постановила посадку деревьев на «Площади Революции» со стороны Почтамтской улицы закончить текущим летом», разбить на этой же площади сад — «если к этому не встретиться препятствий со стороны военного ведомства, устраивающего на ней парады войскам».
Еще решено было повесить во всех городских садах и бульварах плакаты с надписью: «Охрана насаждений и порядка вверяется гуляющим» («СЖ». 1917. № 149). Воскресенское попечительство о бедных возбудило перед этой же комиссией «ходатайство о передаче в его ведение Белого озера и об устройстве на Белозерской площади парка имени П.И. Макушина» («СЖ». 1917. № 149).
А вот с другой стороны — в городе постоянно обнаруживались места, настоятельно требующие внимания в плане ремонта:
«Мостки на переходах через реку Ушайку между Киевской и Новокиевской улицей представляют серьезную опасность для проходящих. Эти мостки, шириною в три доски, в настоящее время кем-то изломаны. Оставшаяся одна доска не прибита гвоздями и настолько гибка, что многие прохожие предпочитают пускаться через реку вброд; более же храбрые рискуют получить прохладительную ванну. Так, 8 июля с этих мостков упала девушка, причинив себе значительные ушибы» («СЖ». 197. № 148).
Или вот, например, сообщение, иллюстрирующее известную поговорку «одно дело делаешь — другое не порть»:
«Нас просят указать на недопустимую небрежность техников и рабочих при прокладке в городе новых телефонных проводов. На Магистратской, например, улице при вырывании старых столбов не принимается никаких мер безопасности; столбы зачастую падают на тротуары, и если бы произошло несчастье с прохожими, то это не была бы случайность. На той же Магистратской улице вырытым столбом сломлен довольно большой тополь. Следовало бы более внимательно относиться к безопасности и трудам жителей» («СЖ». 1917. № 148).
Ну и конечно, знаменитая томская грязь проявляла себя во всей красе именно в такие холодные и дождливые времена:
«Выпавшие обильные дожди прекратили наши улицы всплошную грязь, переход через которую, даже на перекрестках улиц, не всегда возможен доя людей, носящих мелкие галоши. Особенно в этом отношении неблагоустроен Заисток. Так, например, на перекрестке Татарского переулка и Большой Королевской улицы, несмотря на то, что движение здесь не прекращается до поздней ночи, грязь так глубока, что в мелких галошах ходить совершенно невозможно, следовало бы обязать господ домовладельцев исправить переходы и, по возможности, в самом непродолжительном времени, — в сухую погоду они ведь будут не нужны» («СЖ». 1917. № 163).
Свободу... коровам
Кстати, несмотря на свое столичное положение — все-таки губернский центр! — Томск в 1917 году был все еще маленьким провинциальным городком. И периодически на страницах «Сибирской жизни» можно было встретить такие вот характерные зарисовки городского быта:
«По городским улицам и площадям, где есть хоть какая-нибудь зелень, постоянно можно видеть на окраинных частях города бродячих коров, лошадей, коз, свиней. Некоторые владельцы животных даже усвоили себе привычку выпускать их нарочито пастись. Помимо всех других неудобств такого явления, приходится указать на порчу насаждений на улицах. На Бульварной улице, например, где эти насаждения уже хорошо разрослись, вследствие того, что поломаны ограждения, уничтожены вращающиеся крестовины на входах, скот свободно ходит по аллеям и портит древесные насаждения. Обращаем внимание городского управления на эти дефекты — на его обязанности лежит их устранение («СЖ». 1917. № 140).
Расстроенные горожане с помощью газеты пытались таким образом «надавить» на администрацию дач; удалось ли им достичь цели — мы не знаем.
Короткие заметки о томской жизни
Ну и наконец, отдельные сообщения «Сибирской жизни», которые складываются в пеструю картину июльской городской действительности:
«В дни трезвости 9 июля акцизным чиновником Зануда совместно с чинами милиции и участка был произведен обыск в гостинице «Метрополь». Найдено девять бутылок разведенного винного спирта, восемь бутылок хинной водки, одна зубровки и одна «Ерофеич», 16 жестяных бидонов из-под манчжурского спирта и три стеклянных бутыли с этикетками «Омский аптечный склад. Винный спирт». Содержатель гостиницы Максимов арестован и препровожден в тюрьму» («СЖ». 1917. № 148).
«Разделение Томской губернии. Как сообщает Петроградское телеграфное агентство от 19 июля, в «Вестнике Временного правительства» опубликовано постановление временного правительства об образовании в Томской губернии четырех новых уездов и о разделении ее на две губернии — Томскую и Алтайскую» («СЖ». 1917. № 159).
«На ипподроме. В течение настоящего сезона происходят интересные состязания рысистых и скаковых лошадей, привлекающие большое число любителей и в особенности солдат, которым томское общество коннозаводства любезно разрешило бесплатный вход. Однако нас просят отметить недостаточность принимаемых мер к соблюдению правил состязания, результатом чего являются недоразумения и неудовольствие публики. Так некоторые наездники позволяют сдерживать своих лошадей от «сбоя» возгласами «тпру!», чем задерживают резвость более послушных лошадей других наездников. А 22 июля сего года между двумя наездниками С.и Р. произошла горячая схватка вследствие того что лошадь, конкурировавшая на первый приз за 520 рублей, к неудовольствию большинства публики, была зажата между другими двумя конкурентами на этот приз. И, кроме того, 16 июля той же лошади был перегорожен путь, почему из тотализатора публикой были потребованы обратно заклады» («СЖ». 1917. № 159).
«Шарлатанство в Томске, видимо, имеет особенно благотворную почву для своего развития: почти на каждой улице можно встретить объявления гадальщицы, хиромантки или других особо со сверхъестественными познаниями. Такие объявления служат украшением даже Почтамтской улицы. В настоящее время появился еще новый «предсказать»: у базарного моста мальчик лет тринадцати дурачит великовозрастных граждан. Имея у себя попугая, выдергивающего билетики, предсказатель завлекает целые толпы наивной публики. С какими только чаяниями к предсказателю не подходят: одни ворожат о женихах, другие об отсутствующих сыновьях, мужьях, третьи об успехах в делах, четвертые об украденных вещах и т. д., и гривенники бедного люда переходят и переходят в карманы шарлатана» («СЖ». 1917. № 160).
Одним словом, в холодном Томске жизни шла вполне бурная и горячая, хоть и омрачаемая предчувствиями плохого урожая и неумолимой нехватки денег...
