«Несистемные бизнесмены»
Социальный предприниматель из Томска о деньгах, детях и балансе прибыли и добра
— Получить деньги на социальный проект — очень легко. Обычно жалуются, что написали грант, а он не выиграл. Говорю: пишите дальше, ищите обратную связь, «докручивайте» его. Это как в предпринимательстве, в любой серьезной работе: надо делать и не опускать руки. В пределах года получить финансирование — выполнимая задача. Но важно, чтобы проект не противоречил закону.
Когда мы выиграли грант на адаптационную квартиру для детей-сирот, чтобы они приезжали туда по выходным, у департамента семьи возник вопрос: на каком правовом основании дети туда поедут? В законе нет понятия «адаптационная квартира», а в детском доме каждый шаг оформляется приказом. Поэтому все должно быть правильно с правовой точки зрения.
***
Социальное предпринимательство нельзя воспринимать как инвестицию, поскольку у «социалки» — гуманитарная основа, считает томич, сити-фермер, общественник и социальный предприниматель Виктор Сиротин.
С ним мы поговорили о проблемах социального предпринимательства, решениях и «пробелах» в этой сфере.
***
Часто бывает, что классная идея не имеет отражения в нормативной базе. Например, иппотерапия, арт-терапия, песочная терапия — нет таких медицинских или социальных услуг, соответственно, профинансировать их не могут. Правовая машина — очень медленная. Ее должны двигать действительно заинтересованные люди в законодательной власти. Это сложно и долго, поэтому прежде чем что-то затевать, нужно подумать, как это будет работать. Лучше посоветоваться с теми, кто это уже делал. Общественники – люди открытые и расскажут о «подводных камнях» любого социального проекта.
У каждого, кто занимается социальным бизнесом, есть недостаток: ему всегда кажется, что он делает супервеликое дело, что он всегда прав, и все должны ему «включить зеленый свет». У предпринимателя такого нет: он более прагматичен, понимает, что он один и никто не будет его защищать. Формально у них есть союз и омбудсмен, а на практике, если налоговая прижала — все. А общественникам кажется, что им все простят, потому что они делают хорошее дело. Нет, не простят — эти времена ушли.
Люди из социальной сферы не такие системные, как бизнесмены: у нас «сердце бежит вперед головы», потому что главная цель — сделать доброе дело. Происходит организационный дисбаланс: все уходит в реализацию проекта, а «бухгалтерию потом посчитаем». И потом выясняется, что где-то что-то вовремя не сделали, и деньги требуют обратно. Здесь нужен синтез подхода — предпринимательского и социального, но найти «золотую середину» не всегда получается.
Честно говоря, до сих пор понять не могу: в любом уставе ООО цель создания — извлечение прибыли. Как сюда привязать «социалку» — не понимаю. Когда начали говорить о поддержке социального бизнеса государством, сначала казалось, что это круто. Но позже стало понятно, что действующие в этой сфере законы — далеко не круто. ИП или ООО, получив статус социального предприятия, могут претендовать, как и некоммерческая организация (НКО), на господдержку в виде грантов, помещений, обучения и так далее. Если что-то пойдет не так, с НКО забрать деньги государству может не получиться — там учредители не отвечают за действия организации. Я знаю несколько организаций, которые «висят» так годами — со временем долг признается невозвратным. А социальный предприниматель будет отвечать своим имуществом за долги своего проекта.
Тариф на «Добро»
Когда мы с командой волонтеров ездили в детские дома, то постепенно поняли, что традиционная схема помощи в виде шмоток, подарков и утренников — абсолютно неэффективна и даже вредна. Под Новый год каждый ребенок там получает по девять комплектов подарков: к примеру, «Востокгазпром» поздравил детей, на следующий день следственный комитет поздравил, потом, допустим, католическая церковь и так далее. Мы были свидетелями, когда дети потребительски относились к подаркам: один ребенок, разбив телефон, сказал: «Ничего страшного — мне завтра новый подарят».
Несколько ребят-выпускников детских домов работают у нас в лагере летом в качестве инструкторов, вожатых и помощников, и это — главный наш результат. По статистике, около 90 % выпускников детдомов не социализируются: у них нет опыта нормальной жизни, они ничего не умеют, и у них высокий риск попадания в криминальную сферу.
И в 2014 году мы сделали лагерь, где эти дети могли бы обучаться простым жизненным навыкам: самостоятельно готовить еду, оказывать медицинскую помощь и так далее. Казалось, это здорово, но эффективность таких проектов посчитать трудно: сегодня ребенок чему-то научился, пройдет время — он это вспомнит, но чтобы он поменялся за две недели — это невозможно. И мы поняли, что просто даем детям отдохнуть от системы. Мы сформировали команду из ребят, которые хотели работать дальше уже как полноценные сотрудники. Вот такой путь.
Фото: Виктор Сиротин
Наша благотворительная организация «Добро» организовывала палаточный лагерь на грантовые средства и через краудфандинг. Также подтягивали семьи, готовые оплатить своему ребенку путевку. Департамент семьи предложил нам войти в реестр поставщиков социальных услуг и поучаствовать в конкурсной процедуре финансирования детского отдыха. Вся работа с детьми жестко регламентирована и стандартизирована, но это дает доступ к бюджетным деньгам. Правда, там «смешные» тарифы: по закону Томской области пребывание ребенка в палаточном лагере обходится примерно в 270 рублей в сутки. На эту сумму нужно обеспечить пятиразовое питание, безопасность, патриотическое воспитание и многое другое.
Во всех социальных сферах — низкие тарифы. Заниматься «социалкой» при таких цифрах — планово убыточно. Лет пять лет назад мы подсчитали, что в Томской области содержание ребенка в детском доме обходится государству примерно в 60 тысяч рублей в месяц: в эту сумму «зашита» вся структура, которая занимается детскими домами. А на содержание приемного ребенка родителям дают семь тысяч рублей. В Ханты-Мансийске — 30 тысяч рублей, а в Москве еще больше — там есть определенный стимул, чтобы брать детей. Но в нашем регионе нет такого потенциала, чтобы поднять социальный тариф.
Я долго ломал голову: кто должен решать социальные проблемы — государство или общество? Иногда человек сам виноват в своих бедах, например, люди с асоциальным образом жизни, бездомные. Руки-ноги у тебя есть — иди, работай, как говорится. А когда больные дети ни в чем не виноваты...
«Социалку» нельзя воспринимать как инвестицию — у нее гуманитарная основа. Если мы строим завод, то подразумеваем, что он потом окупится. Если вкладываем деньги в бедных и больных — это никогда не окупится. «Выстрелят» единицы — кто-то из этих детей станет успешным, создаст бизнес, принесет пользу обществу.
Очень сложно увязать деньги и бизнес с социальной сферой. Нужен мощный ресурс, как, например, в Питере, где я видел потрясающий социальный проект: я был на форуме в гостинице и там в ресторане не сразу обратил внимание, что у одного парня-официанта — слуховой аппарат, а вон там девушка хромает, а там — девочка с синдромом Дауна. И тут до меня дошло, что официантами работают люди с ОВЗ. Потом узнал, что это было очень сложно — не для тех, кто работает, а для самой гостиницы: сделать такой проект, чтобы все было качественно, чтобы официант на тебя суп не пролил. Ребята выучены, хорошо зарабатывают, у них суперперспектива по сравнению с теми, кто в провинции сидит перед телевизором. Когда ты это видишь — понимаешь, что хочется сделать подобное для людей, которые не по свое вине не могут что-то.
Ребенок из детского дома — не может: его там не учили учиться и работать. Они заканчивают девять классов часто с «льготным» экзаменом, где за них все напишут, выпустят и по какой-нибудь квоте затолкают в какое-нибудь училище: в разные годы все оказываются то в судостроительном, то еще где-то. Никакой мотивации и целеполагания у них нет, и они не виноваты, что все так сложилось. И обществу нужно понять, что не должно быть просто вкладывание денег: ах ты бедный, несчастный, вот тебе конфетка — порадуйся.
Depositphotos / jordano
Был период, когда мы проводили исследование среди семей и, к счастью, не влезли в проекты по семейному устройству, потому что, взяв ребенка из детского дома, вы претерпеваете большую катастрофу. Даже семьи рушатся из-за этого.
Проект «Приемный ребенок»
У меня есть ребенок под опекой. Девочка приехала в лагерь в 14 лет, с отягощенным, так скажем, «семейным анамнезом»: в шесть лет ее нашли на улице — возраст записали с ее слов. В лагере она себя активно проявляла, и мы решили, что неплохо бы такого человека нам в команду. Моя супруга с ней сдружилась и предложила: давай опеку оформим — пусть ребенок до выхода из детдома переедет в город, чему-то научится. Ну, давай, сказал я. Мы оформили опеку и… Там дальше весело.
Ребенок не пьет, не курит, не ворует, не хулиганит, но не умеет ничего абсолютно. Мы ждали от нее обратной связи, благодарности, хотели, чтобы не было асоциальных друзей, которые липли к ней постоянно. У нас был тяжелый год, когда мы были на грани, чтобы отказаться.
Повторная возвратность сейчас около 85-90 %. Я сейчас понимаю людей, которые берут детей из детского дома, а потом отправляют обратно — у нас тоже были такие мысли, потому что… ну, это становилось очень тяжело, практически невыносимо. Но в какой-то момент мы поняли, что не стоит бросать все силы и выжимать из ребенка знание русского языка на уровне средней школы. Не для того мы живем. И провели черту, сказали: мы не будем лезть к тебе в душу, в личную жизнь и в учебу. А ты, в свою очередь, ведешь себя прилично и выполняешь свои обязанности, о которых мы договаривались. И этот договор стал работать. Есть, конечно, трудности, но мы внутренне успокоились, и ребенок успокоился, пошел какой-то более менее нормальный контакт, прогресс, динамика. Да, не без трудностей, но это не остро.
Психологическое сопровождение приемных семей у нас, честно говоря, никакое. Хотя — как повезет, у нас специалисты менялись. И в опеке инспекторы тоже совершенно разные бывают. Некоторые сразу говорят: а чего вы паритесь — вещи собрали и отправили. Но это тяжело. И всегда есть определенная надежда, что ребенок будет тебе благодарен. Я понимаю, насколько трудно таким семьям: часто люди берут детей по каким-то высоким моральным мотивам, возникает взаимная симпатия. А потом все это рушится, и остается разум, который говорит, что нужно все как-то преодолеть, как-то пережить
На «Школе приемных родителей» мы видели массу людей, которые хотят взять ребенка «для себя» или хотят себя «ребенку подарить». Так вот: ни так, ни так не получится, потому что ребенку это не надо. Если, к примеру, заслуженный учитель России хочет взять ребенка, чтобы передать ему весь свой педагогический опыт — ребенок его не возьмет и не унесет. Он может весь день пролежать в кровати с телефоном, смотреть «Тик-Ток» и ничего не делать.
Когда меня друзья спрашивают, зачем я с этим связался, отвечаю: я работаю в этой сфере и должен сам понимать, как это работает. К примеру, чтобы критиковать бэби-боксы, надо сначала туда самоподброситься, а потом мнение какое-то составлять.
О приемных детях много говорят, много агитируют «за» и «против». Можно быть «диванным экспертом» и рассуждать про «усыновили — вернули», хорошо это или плохо, но пока сам через это не пройдешь… Информации очень мало — люди неохотно делятся, а личный опыт дает понимание, как с этим работать.
О выборе
В свое время я думал о том, насколько наш приемный ребенок не социализирован. Была бы она, допустим, верующей — это было бы для нее лучше во всех отношениях. Она бы пыталась себя дисциплинировать, к людям по-другому относиться, к чему-то стремиться, пусть даже какое-то время. Понятно, что рано или поздно это пройдет — появятся другие цели, идеалы, другое мировоззрение.
Можно сказать, я верю в какую-то персональную эволюцию человека: мы все с годами меняемся. Нам преподносят, что мир вот так устроен, но потом мы сталкиваемся с тем, что все по-другому.
Религиозные вопросы — достаточно личные. Долгое время я об этом не рассказывал, предпочитал оставлять в себе, глядя на то, что сейчас происходит в общественном пространстве по отношению к РПЦ. У нас принято обобщать: «все журналисты — продажные», «все попы обманывают людей» или «все чиновники — воры». Не все. Я знаю в церкви много хороших людей.
Я учился в духовной семинарии, затем работал в Епархиальном управлении. Этот выбор я сделал в 15-16 лет, противопоставив себя огромному сообществу друзей и одноклассников и получив от этого определенный кайф. Учиться было интересно — это был незабываемый опыт. В жизнь человека эта тема приходит в разное время: у кого-то в юности, у кого-то позже. Считаю, что это тоже нужно. И это огромный социальный институт, который может приносить много пользы.
Виктор Сиротин (справа) в семинарии
Фото: из личного архива Виктора Сиротина
Две причины меня заставили поменять сферу деятельности. Во-первых, внутренние идеологические противоречия: глубоко внутри я ощущал, что я здесь не тот. Сам так жить не могу, и говорить, что вы, остальные, так живите, не могу. Если я в Великий пост кофе с молоком попил, то я не могу всем объяснять, что нельзя пить кофе с молоком. Нельзя никого осуждать, нельзя никого обманывать… Мы сами не соответствуем этим, скажем так, декларируемым вещам. И это меня очень сильно мучило.
В 2016 году я ушел в никуда, не имея никакого светского образования. Меня не поняли и, думаю, не поймут. Хорошо, что Томск — более менее лояльная среда, а есть места, где меня бы просто прокляли. Есть определенное разделение на «наших» и «чужих»: говорим, что все люди братья, должны друг другу помогать, но когда говоришь, мол, хорошо, а как же другие религии — мусульмане, например, правильно делают? — Нет, но дружить с ним надо. Или, например, миссионеры собираются к сектантам: «Мы им объясним, мы их переспорим». Хорошо, говорю, а теперь представьте себя на их месте: кто-то подобрал хорошую научную базу и хочет прийти к вам переспорить вас. Как вы будете себя чувствовать и что это даст? Вы перестанете верить? — Нет.
Разделение на своих и чужих, на верующих и неверующих — оно существует: «мы верующие, а вы — в рай не попадете». И это было второй причиной, почему я ушел.
Считаю, что духовная практика, духовная жизнь в обществе должна быть: не все люди могут себя организовать, настроить — кому-то нужен психотерапевт, а кому-то священник. Одному надо помолиться, другому — помедитировать. Это все — инструменты, но до тех пор, пока они не проводят вот эту черту между «вами» и «нами».
Общественники должны общаться
В 2016 году мы выиграли президентский грант на создание центра для общественных организаций, которые хотят сделать социальный проект, но не знают, с чего начать, и где взять денег. Мы помогаем писать грантовые заявки, организовать краудфандинг. Этот проект мы двигаем с помощью Общественной палаты, куда меня пригласили, зная, что у меня много связей с НКО. Общественная палата есть в каждом регионе и может быть интересна с точки зрения коммуникации и координации деятельности общественников.
Если предприниматели пытаются как-то договариваться, то у нас координации нет: организации, занимающиеся, например, детскими домами, не взаимодействуют между собой. У нас был проект — адаптационная квартира, где дети учились готовить, убираться, платить за коммуналку, в поликлинику записываться, то есть делать то, что им предстоит. Договорились с детским домом, приезжаем, а нам говорят: вы знаете, получилась накладка — другие волонтеры повели детей гулять.
Кое-что удалось: мы наладили контакты и связи; мы сейчас не «вырываем» друг у друга детей и не требуем «подвинуть» время, то есть определенный результат был достигнут. Через Общественную палату я договорился с районами о проведении мероприятий, чтобы познакомиться с общественниками, рассказать, где они могут деньги взять и как им организовать фандрайзинг. Мы поехали с семинарами в Парабель, Колпашево, Подгорное и начали общаться.
К сожалению, все это можно делать только бесплатно: решать вопросы финансирования и проведения совместных мероприятий, делать «сверку часов» со всеми, тратя свою жизненную энергию и время. Поэтому как будет дальше — вопрос воли. Сейчас появляются новые «молодые» проекты, которые перестраивают и быстро реализуют все, что мы делали годами. Как раз они и позволят нам не делать лишнего.
О благотворительности
Она у нас абсолютно несистемная. Большинство проектов — «шарики в небо»: что-то делается, но ситуация не меняется. Собирают деньги, чтобы накормить бездомных, а что делают, чтобы этих бездомных не было? Один из фандрайзеров приводил немного циничный пример, что собирают деньги на помощь онкобольным, но никто не собирает деньги на разработки и научные исследования онкологии. У нас вся благотворительность «лечит симптомы», но не устраняет причины.
В нашем обществе есть стереотип, которым «заражены», в том числе, органы власти: всем кажется, что люди, которые решают социальную проблему, например, бездомных кормят и отмывают их от вшей, должны делать это бесплатно. Зато если человек производит и продает оружие, алкоголь или табак — ну хоть кто-то скажите, что он не должен получать большие деньги. Ни у кого не возникает когнитивного диссонанса, что благотворители работают бесплатно, а эти люди получают миллиарды. Так устроено общество — в нем нет культуры благотворительности. Это внутренняя социальная проблема, и для ее преодоления нужны определенные ресурсы и действия.
Тема детей всегда меня интересовала — почему-то казалось, что она самая болезненная. Когда только открылся фонд Алены Петровой, я долго был там Дедом Морозом. Помню, как ездили поздравлять детей, которые там пролечились - к большому несчастью, многих из них теперь нет. У меня от них остались маленькие подарочки, которые они дарили.
Когда напрямую сталкиваешься с проблемой, которую не дай бог кому пережить, хочется, чтобы людям маленько легче стало. Есть некое ощущение, что живешь большую часть времени для себя, но хочется что-то куда-то отдавать. И чтобы это была не жертва, а именно подарок, когда получаешь некое внутреннее удовлетворение и радость.
Несколько раз в год я бесплатно помогаю писать грантовые заявки для социальных проектов. Сейчас все поставлено на рыночные отношения — это нормально, но иногда люди не могут оплатить какие-то услуги. И для осознания, что ты не зря живешь, нужно делать что-то вот такое.
