«Анна Каренина» без... Анны

Минут пять-семь графа Льва Толстого предают анафеме на английском языке. Текст официального заявления Русской православной церкви об отлучении писателя произносят герои романа «Анна Каренина». Так с анафемы начинается спектакль «Анна Каренина. Апология текста», поставленный московским режиссером Евгением Лавренчуком на сцене Томского театра юного зрителя.

«Хорошенькое начало?!» — говорит заслуженная артистка России Ольга Рябова, обращаясь к залу. Публика в знак согласия кивает головой. Пусть не все слова разобрала, зато уловила главное — авторы спектакля предложили зрителям сыграть в увлекательную игру «Кто хочет стать Львом Толстым?», а за одно сокрушить всяческие стереотипы.

Игра начинается еще в фойе, где стоит стол, на нем игрушечная железная дорога. Стол огорожен красно-белой «аварийной» лентой. В определенный момент поезд начинает двигаться. Как раз в это время к зрителям выходит Жандарм — Ян Михайлов. Тут же в фойе продают роман «Анна Каренина». Вернее, предлагают купить книгу-программку с действующими лицами на форзаце. Скажу сразу, не все решаются «броситься под паровоз» — приобрести увесистый том за 70 рублей.

А между тем на суперобложку, кроме «портрета» Карениной (под вуалью угадывается мужское лицо), вынесен и текст церковной анафемы, и изложение концепции проекта «Анна Каренина». Лавренчук белым по черному пишет, что «на сценическую площадку выводится Текст Автора как самостоятельное действующее лицо», так как «толстовская мысль лежит за пределами персонажных диалогов». Диалоговый способ передачи толстовской мысли объявляется им морально устаревшим методом, а обращение романа в пьесу, по его мнению, «превращает драматический материал в телевизионную сериальную версию».

Первая же толстовская фраза, самая знаменитая, которую знают даже те, кто не читал романа, о том, что все счастливые семьи похожи друг на друга, подтверждает концепцию режиссера. Она застревает во рту Стивы Облонского — Василия Воротова, как кость, точно он поперхнулся ей — говорит, говорит и выговорить не может. А дальше — больше, с текстом происходят удивительные мутации и метаморфозы. Его произносят то на распев, то прерывисто, то выделяя интонационно окончания слов, то предлоги и союзы. От этого смысл высказывания быстро соскальзывает с содержания на его форму. Проницательный зритель догадывается: этот сбивчивый ритм нужен для того, чтобы уйти от диалогов, от сюжета, от всего того, что традиционно понимается под словом «инсценировка».

Такая формалистическая игра временами точно попадает в ситуацию. И когда плачущая Долли — Марина Филоненко навзрыд рассказывает об измене мужа. И когда умирающая Анна Каренина, задыхаясь и давясь слогами, пытается сказать что-то. Упомянув главную героиню романа, я тоже вынуждена сбиться с привычного ритма письма. Ибо просто написать фамилию актрисы, играющую эту роль, не получается. Дело в том, что среди действующих лиц нет Анны Карениной. Ее режиссер «расчленил» на Истинную Даму — заслуженная артистка России Марина Дюсьметова, Нервную Принчипессу — Ольга Никитина, Утонченную Метрессу — Анна Абраменко.

Все это ипостаси одной женщины. Абраменко играет порочную женщину, Никитина — женщину, которая хотела любить, а Дюсьметова — светскую львицу. В принципе в этот хоровод можно впустить и Восторженную Особу — Галину Куку и Уставшую Контессу — Ольгу Рябову. В каждой есть частичка Карениной. Эти дамы в безумно красивых нарядах и дорогих шубах грациозны и элегантны, как и полагается аристократкам. Но от этих женщин веет какой-то инфернальностью. К концу четырехчасового действия не остается сомнений, что все вместе они — исчадия ада.

Так вот какие новые смыслы и новые глубины вытягивает из романа режиссер, который тоже решил поиграть «в Льва Толстого»! Не потому ли классика отлучили от церкви, объявили лжеучителем, что он предлагает свое понимание добра и зла, сильно отличное от догматов церкви, что грехи преподносит как добродетели? Или это только точка зрения режиссера? Хотя и при обычном чтении «Анны Карениной» не возникает ощущения, что автор защищает главную героиню, оправдывает ее. А то, что женщину считают греховным сосудом — это не открытие Льва Толстого и уж тем более Лавренчука.

Но что не оставляет никаких сомнений, так это то, что Евгений Лавренчук сочинил женоненавистнический спектакль. Только раз симпатии оказываются на стороне Анны Карениной. Когда Нервная Принчипесса — Ольга Никитина признается мужу в измене и произносит как мольбу: «Я просто хотела любить». По Лавренчуку, если кому можно и нужно сочувствовать в этой истории, так это Каренину. Единственный, кто имеет нормальное человеческое лицо — Каренин Андрея Кузичкина. Участие начальника департамента по культуре в спектакле профессионального театра до премьеры вызывало, по меньшей мере, недоумение. Теперь же можно свободно выдохнуть: непрофессионал органично вписался в актерский ансамбль. В его исполнении чиновник Каренин — это сильная личность. Этот Каренин гораздо более импозантен, обаятелен и приятен глазу, чем даже Вронский — Олег Стрелец.

Однако додумать ни одну мысль по ходу спектакля до конца не удается. Слишком много визуальных эффектов предлагает режиссер. Во время просмотра, особенно в первом действии, находишься под гипнозом изумительной сценографии, костюмов (Е. Ефим), балета, живой музыки, световых эффектов (художник по свету Наталья Гара). В один спектакль умудрились впихнуть все виды искусств: балет, музыку, пантомиму, даже эстраду.

О балете и живой музыке следует сказать отдельно. В «Драконе» балет был обусловлен музыкой Чайковского из «Лебединого озера». В «Анне Карениной» через балет показана любовь, чистая и возвышенная. Неслучайно все актрисы в эпизодах, где речь идет о любви, выходят на пуантах и в белых пачках. Музыка, которая звучит в исполнении студенческого квартета Томского музыкального колледжа (1-я скрипка Андрей Бурдак, 2-я скрипка Евгений Артамонов, альт — Никита Тимошенко, виолончель — Ирина Воробьева) и романсы Веры Степанченко — самое красивое и безукоризненное в спектакле.

Похоже, именно чистая красота становится содержанием режиссерского высказывания. Но ее постановщик вывел как категорию эстетическую за пределы добра и зла. Но за всем этим «балетом в шубах» не ясен принципиальный вопрос: как сам режиссер Евгений Лавренчук относится к писателю Льву Толстому? Разделяет ли он его «лжеучение» или высмеивает морализаторство классика? Возникает он после «чтения» сценического текста, когда пытаешься понять, про что спектакль. Внятного ответа нет. Защита Текста привела к потере его смысла.