Константин Журавлев: «В Сирии не исламисты меня вербовали, а я их»
Томский путешественник Константин Журавлев месяц назад вернулся из трехлетнего сирийского плена. За этот месяц он показался на публике один раз, пройдясь босиком по снегу от томского аэропорта до такси, и после не общался практически ни с кем, кроме родственников и близких друзей. Некоторые факты до сих пор остаются неизвестными: например, на каких именно условиях Константина вернули в Россию. Мы отправились к Константину в гости и выяснили, почему он не считает свое трехлетнее заключение пленом, каково это — провести три года в тюрьме, почему Костя не сбежал из сирийского плена и почему «принял» ислам.
***
— Как арабы и индийцы так сидят, не понимаю! Я так и не смог привыкнуть, — мы сидим на полу в Костиной квартире, и он пытается сложить ноги в позу лотоса.
Жилье путешественника сложно назвать обычным. Здесь почти нет мебели, кроме дивана, письменного и кухонного столов и пары стульев. Столы сделаны из необработанного дерева, а вместо створок на кухонных шкафчиках — шторки из рогожи. На потолке вместо люстры подвешен старый глобус, в углу комнаты стоит деревянный наличник от деревенского дома. На стенах сверху донизу натянуты веревки, на которых прикреплены фотографии из костиных путешествий — всех, кроме последнего, ведь всю технику у него забрали в плену. На маленьком столике — обед: макароны и салат из овощей. Роскошная еда после тюрьмы в Алеппо.
— Почти так же мы кушали и в тюрьме. Приносят большой алюминиевый поднос, ставят на пол, солдаты садятся вокруг и едят, — говорит Костя. — Некоторые вещи меня сначала поражали. У арабов в исламе есть такое понятие, как тахарат — это чистота тела. Нужно пять раз в день омывать ноги по щиколотку, руки, лицо, уши. Это называется уду, делается этот обряд перед каждой молитвой. В некоторых случаях нужно омываться полностью. А вот хлеб на пол положить для них — не вопрос, это ведь в Коране не написано. Я говорю: ребята, вы что, микробы, вирусы! На меня ноль внимания.
Или, например, однажды смотрю — в воде завелись червячки. Воду в тюрьме закачивают из скважины или привозят на грузовике и заливают в бочку. Из этой бочки вода используется и для мытья, и для туалета, и для питья. Как они решили проблему с червячками? Отправили работника, он в шлепанцах залез прямо в эту бочку, протер ее изнутри — и все, залили новую воду. Здравому смыслу они не следуют, а тому, что заложено у них в религии, подчиняются свято. Но делают это совершенно неосмысленно.
У них спрашиваешь: зачем нужно молиться пять раз в день? Они отвечают: в Коране так написано. Аллах так сказал. Зачем омовение нужно делать? Не знаю, так Аллах сказал. Они делают все обряды на автомате. В Сирии ты совершенно спокойно найдешь человека, который ни читать, ни писать не умеет. Но как может мыслить население страны, где многие не имеют начального образования? Человек не может адекватно рассуждать и принимать решения. Людям, у которых нет образования, очень легко что-то навязать: они, скорее всего, это проглотят. И в их случае — это религия.
Каждый день в тюрьме меня спрашивали: а ты мусульманин, а ты молишься, а почему ты не молишься? Заключенных в тюрьмах заставляют молиться. Я был исключением — меня физически не заставляли, но постоянно упрекали. В группировке зенге, во второй по счету, где я сидел, мои сокамерники узнали, что я мочусь стоя, там такое началось! В итоге я год от них отбрыкивался, потом сказал: ладно, давайте, что там нужно сделать, чтобы принять ислам?
— И ты действительно принял ислам?
— Я очень верующий человек, но не принадлежу ни к какой религии. Я считаю, что в любом источнике информации можно найти зерна для духовного роста.
Можете меня считать православным-язычником-буддистом-мусульманином. Вообще, я интересовался разными религиями: в детстве нас с братом крестили; когда я был студентом, меня привлекло славянское язычество; во время путешествий я заинтересовался буддизмом; сейчас изучал ислам. Начальник одной из тюрем был в числе немногих людей, которые по-человечески ко мне относились, и он попросил привезти мне Коран на русском языке.
Я не читал ни одной священной книги, один раз пытался прочесть Библию, но на первой же главе отложил чтение. Но так как там делать мне было нечего, телефон и ноутбук забрали, я решил — ладно, нужно чем-то заполнить эту пустоту.
Изучал Коран, делал закладки, на корочке изнутри делал пометки — что мне близко, какие вещи мне кажутся совершенно нелепыми. Читать это было невыносимо тяжело, но вообще я бы всем россиянам посоветовал почитать Коран. Только пропуская сквозь фильтр, потому что там очень много жестокости, страха. Все основано на богобоязненности. Но там очень много важного, светлого: как вести себя в семье, с друзьями, по отношению к детям, много ценного о политике, о культуре и ведении войны.
— Все ли мусульмане, которых ты встречал в Сирии, были религиозными фанатиками?
— Нет, мне доводилось общаться с заключенными из ИГИЛ (запрещенная на территории России группировка — прим. ред.), и у них фанатизм в глазах. А в Свободной армии на ислам многим наплевать, честно говоря. Многие читают молитву напоказ, я им говорил: ребят, вы молитесь как на пит-стопе «Формулы-1». Протараторил — и упал в поклон, вот и вся молитва.
Вообще, солдат Свободной армии можно разделить на три категории: одни воюют за свободу, другие — за ислам, но они не такие радикальные, как игиловцы. А третьи просто там оказались. Для них это — просто заработок, так как работы в Сирии практически нет. Ты либо шаурму делаешь, либо скот продаешь, либо работаешь на Свободную армию — простым охранником, офицером или на линии фронта. Может быть, это игра слов, но мне говорили, что у них даже зарплаты у всех одинаковые, там нет какой-то градации по чинам.
— Ты побывал в тюрьмах разных группировок. Как к тебе там относились?
— На лицах было натянутое дружелюбие. За три года меня пальцем никто не тронул, хотя я слышал звуки побоев, видел их своими глазами или следы от них. В одной из тюрем было открыто окно, и в 15 метрах я едва ли не каждый вечер слышал, как избивают — пластиковой водопроводной трубкой, скрученными проводами, льняными канатами.
— Тебе было страшно?
— Смерти я не боялся, боялся физической боли. Я пережил два-три дня дикого страха, когда меня перевели в секретную одиночную камеру, откуда не было выхода в общий коридор. На тот момент я находился в плену у Свободной армии, и когда спросил, почему меня перевели сюда, они сказали, что спрятали меня от ИГИЛ. Перед этим заключенные мне показывали шрамы от пыток: плоскогубцами им оттягивали кожу и отрезали полосы. Показывали внутреннюю сторону бедра, где кожу прижигали каленым железом. На следующий день после рассказа о том, почему я спрятан, я слышал дикие крики и мне казалось, что с живого человека снимают кожу. Потом, когда я был уже в Алеппо, после этих звуков спокойно слушал, как на нас падают ракеты, три-четыре штуки в день.
— Почему тебя никто не трогал?
— Они считали, что меня можно выгодно на кого-нибудь поменять или получить выкуп. На лицах было дружелюбие, но на самом деле они считали, что я русский осел, русская собака.
— А как они вообще относятся к русским?
— О! Русские — шайтаны. Там тоже ведется жесткая информационная война, и я не знаю, насколько это правда, но они считают русских злейшими врагами. Кто скидывал бочки с динамитом? Кто производит динамит? Кто поддерживает президента? Россия-Россия-Россия, да еще немного Китай и Иран. Они считают, что именно российские самолеты и вертолеты бомбят школы и больницы.
В тюрьме мне рассказывали, что сейчас появился новый тип ракеты, которая способна пройти через несколько бетонных перекрытий и только потом взорваться. Однажды была бомбежка больницы, весь персонал ушел в подвал, а ракета добралась туда и там взорвалась. Сирийцы считают, что это тоже сделали русские.
На протяжении 2013-2014 годов они боготворили Америку, ведь США дают им деньги, некоторым группировкам напрямую, некоторым — через Саудовскую Аравию или Катар. Последние полгода они считают, что Америка играет свою игру, и эта игра только в интересах самой Америки.
Я для себя многое понял в этой сирийской войне. Я считаю, что это шатранч — шахматы по-арабски. Есть большие страны — короли, это Россия, США, Китай, а есть джинди — пешки. Пешки плачутся, что они маленькие и несчастные, но сами используют меня, и таких, как я, в качестве размена в своих играх — так же, как Россия и Америка играют с Сирией.
— Ты, кажется, делал там, в тюрьме, собственные шахматы?
— Да, в старом Алеппо в одной камере нас было 13 человек, и мы сделали шахматы — это были разрисованные доски ДВП, закрашенные темным карандашом. Скручивали цилиндры из картона от сигаретных пачек, подшивали снизу пуговицы. Еще у заключенных два набора нард было, они нарисовали на футболках игральное поле. Мы делали кубики из оливкового мыла, отрезали маленький кусочек, нарезали кусочки бумаги вместо точек и закатали в скотч. Во дворе вместо игральных фишек набирали камешков разных цветов и формы. Эту камеру мы иногда называли «Лас-Вегас». Я даже хотел написать над дверью «Добро пожаловать в Лас-Вегас», но сокамерники меня остановили, боялись, что охрана накажет.
— Некоторые считают, что тебя там завербовали, и теперь ты будешь распространять идеологию ИГИЛ. А действительно — тебя пытались завербовать?
— Нет, мне не предлагали сотрудничать. Никто не говорил: давай с нами на джихад. Возможно, они понимали, что ислам я принял скорее для отмазки.
В разговорах с друзьями я шучу: это не исламисты меня переманивали на свою сторону, это я пытался их разубедить, что они не правы. Говорил им: я прочитал Коран и понимаю, как нужно жить. Я посмотрел, как живете вы, и понял, как не нужно жить.
Зная то, как они себя ведут, к чему стремятся, их жизненные позиции, я могу сказать, что теперешние мигранты в Европе — это действительно катастрофа. Они не хотят работать. Они хотят рая, в котором люди возлежат на подушках, смеются над неверными, которые попали в ад, болтают без умолку, мальчики с прекрасными лицами подносят им непьянящие вина и вкусные фрукты, а гурии, застенчивые девы с миндалевидными глазами, являются средством наслаждения и блаженства. Попробуй скажи европейской девушке, что она — средство. Они думают, что, если в стране нет ислама, люди спариваются прямо на улицах. Они считают, что, если они приедут в Россию и просто возьмут девушку за руку, с ней можно делать что угодно. Я говорил им о необходимости ухаживать за женщинами, и для арабов это было культурным шоком.
— Не думал ли ты бежать?
— Такая возможность была в первой тюрьме. Там была лестница, нужно было, забравшись по ней, спрыгнуть с высоты метров пять-шесть, и до турецкой границы было километров 15. Ночь была безлунная, можно было попробовать. Но я тогда уже понял, что сирийский плен — это место, где могу многому научиться и вырасти духовно.
— Чего тебе больше всего не хватало в заключении?
— Я поехал в Египет, чтобы совершить депривацию, собирался жить с закрытыми глазами, молча, без звуков, без еды и людей. Поэтому я воспринял мое заключение как духовную практику. Все сложности я пытался принимать со смирением. Я сладкоежка. Мне периодически очень хотелось чего-либо вкусного. Правда, порою у нас было абрикосовое варенье, была манка с сиропом, халва. Иногда сидишь и мечтаешь о пюре с курицей, иногда не хватает маминого томатного сока. Это все в трудные дни.
— А какие дни тебе казались особенно трудными?
— Когда ты несколько месяцев сидишь безвылазно, тебе легко, ты смиряешься, а вот когда тебя выпустили и посадили обратно — это по-настоящему тяжело. Тебе хочется метать, рвать, кричать, ломать, и в эти дни необходимо общение.
— О чем вы говорили?
— О чем там можно говорить, если они, как правило, не говорят по-английски, а мой арабский ограничивался названиями бытовых предметов и некоторых глаголов? Специально я его не учил. Пяти-десяти минут в день хватало, чтобы мы пообщались, попели песни, погорланили. Мы шутили, что мы животные, и иногда мычали и кукарекали. Мы и правда жили там, как животные.
— Как выглядел твой обычный день?
— Когда я сидел в одиночке, и, кроме меня, в других одиночных камерах сидели еще 11 человек, у нас был прикол — вопрос «Шу амтамель?». Это по-арабски «Что делаешь?». Чем там в тюрьме можно заниматься?
Просыпаешься, завтракаешь, идешь в туалет, если тебя видят, молишься с заключенными. Читаешь Коран — все равно интересней, чем ничего.
Делаешь зарядку, когда камера чуть побольше, бегаешь по кругу, когда совсем маленькая, бежишь на месте. Со времени тюрьмы у меня до сих пор осталась привычка ходить по комнате, я даже на остановке не могу стоять, начинаю ходить туда-сюда, отжимался, пробовал качать пресс. Начались проблемы с кожей, от которых я не могу избавиться до сих пор.
Свою камеру я регулярно убирал как можно чище. Для меня обязательна максимальная внешняя чистота. Если снаружи хаос, то в голове — тоже. Как ты можешь работать продуктивно, если обложил себя всякими вещами, хламом?
Поэтому для меня самым большим удовольствием было, когда меня заселили в чистую камеру новой тюрьмы, где стены не исписаны. На стенах остальных тюрем надписи: Аллах акбар, кибла (это направление, в котором нужно молиться), номера телефонов. Когда смотришь на чистые стены, воображение работает, и на штукатурке начинаешь разглядывать образы, фигуры. Пятно плесени на потолке превращается в бегущего человека, а ржавчина на двери становится похожа на мужское лицо.
Я наловчился просить у охраны красной земли и в одной своей камере нарисовал карту мира, а в другой просто покрасил стены в приятный натуральный цвет.
День за днем так и проходят. Сначала кажется, что тянутся они ужасно долго, потом привыкаешь. Последние два года я много времени уделял духовной практике
— Как проходит твоя адаптация здесь, дома?
— В тюрьме из-за замкнутого пространства мне было легко сконцентрироваться, сосредоточиться. Я и раньше был достаточно несобранный — мог решить, что мне нужно лететь в Питер, купить билет и улететь. Сейчас мне очень сложно сосредоточиться. Месяц прошел, и мне тяжело настроиться на работу.
Там я ощущал сильную нехватку информации, а здесь, когда в первые дни после возвращения читал информацию о себе, погружался в огромное количество новостей. Оказавшись в избытке информации, я буквально физически ощутил, как социальные сети тянут из меня энергию и время.
Еще я испытал уникальное переживание: когда вернулся в Томск, то наконец за три года в первый раз остался без охраны. И когда я после возвращения впервые поехал один в Новосибирск, почувствовал себя маленьким мальчиком, которого родители впервые отпустили одного из дома.
— Чем планируешь заняться в ближайшее время?
— В Сирии меня посетила идея проекта, в котором будет социальная и бизнес-составляющая. Подробнее пока ничего не скажу, в январе соберу для этого пресс-конференцию. Я собираюсь писать книги о путешествиях, всего их будет семь, я распланировал свои путешествия до 80 лет. Но, как говорится, иншалла — что по-арабски значит «на все воля бога».
— То есть путешествия еще будут?
— Да, но не в Сомали. Некоторые неадекватно восприняли эту мою шутку, когда я сказал, что поеду в Афганистан или Сомали. Я не настолько безумен, чтобы, после того, как меня с таким трудом освобождали, отправиться снова в плен.
