Александр Макаров: «Чем больше на меня давят, тем крепче становлюсь»

tomsk

В конце прошлого месяца Александр Макаров вышел из СИЗО. До оглашения приговора он будет находиться на свободе. Интервью с подследственным — дело тонкое. Есть целый ряд вопросов, затрагивать которые, пока идет суд, нельзя. Накладывает свой отпечаток и то, что заседания по уголовному делу Александра Макарова идут с участием присяжных заседателей. Поэтому мы решили поговорить с экс-мэром Томска на общечеловеческие темы.

— Александр Сергеевич, люди такую закономерность отметили: задержали вас в день памяти благоверного великого князя Александра Невского, а на свободу вы вышли в первый день Светлой Пасхальной седмицы. Вы сами для себя это отметили, объяснили как-то? И вообще, в Бога верите?

— Трудно объяснить, это высший промысел и он нам неизвестен. В Бога я верю, регулярно хожу в церковь. Кроме того, участвовал, и не только бюджетными, но и своими личными деньгами, в восстановлении храма Александра Невского. Это, действительно, мой небесный покровитель. Я с уважением отношусь к представителям всех религий. У меня очень хорошие, уважительные отношения с архиепископом Томским и Асиновским Ростиславом, с раввином томским, имамом Красной мечети Нарджибуллой. Считаю, что с такими людьми общаться — большая честь.

Поэтому я, бесспорно, человек верующий, и хотя не имею больших православных традиций, как и все люди моего возраста, воспитанные в эпоху государственного атеизма, все же склонен доверять неким вот таким небесным сакральным совпадениям.

— И в первый же день, проведенный на свободе, пошли в церковь?

— Да, в первый же день. Причем, мало того, я потребность в этом ощущал. Когда планировал, что будет, если выйду, у меня две мысли было. Первая — после того, как обниму внуков и детей, пойду в церковь. И вторая — если успею, а 21-го у моей мамы день рождения, я на могилку ее съезжу. И я все сделал.

— А покаяться вам есть в чем?

— Конечно, есть, как и любому человеку. Вообще, человек грешен. И Господь всегда об этом напоминал. Он правильно говорил, что «мне милее один покаявшийся грешник, чем десять праведников». Это на самом деле так. Вот думают: не согрешишь — не покаешься. Нет. Есть в чем покаяться. И в личной жизни, и в общественной... Так нас Господь сотворил, что мы грешим. Веры ведь без покаяния не бывает.

— Вспомните свой первый день на свободе. Вы говорили, что было очень приятно видеть, как вас встречают прохожие на улице, что раз 150 пришлось сказать «здравствуйте» и даже маршрутники вам сигналили. А спустя несколько недель, что можете сказать? Многие ли позвонили из бывших коллег, знакомые?

— Знаете, коллеги мне не звонят, и я даже думаю, что это правильно. Ну, звонить мне вообще сложно, потому что у меня домашний только телефон и, может быть, не все домой решаются позвонить, я не знаю... Но мне это даже на руку, ведь многие из них выступают свидетелями и мне лучше, чтоб они не звонили.

— То есть, вы их понимаете, не осуждаете?

— Конечно, нет. Я вообще стараюсь людей не осуждать, а вначале понять. Я начинаю осуждать, когда у меня появляется внутреннее убеждение, что я имею на это право. Причем, как правило, осуждаю людей не за отношение ко мне какое-то негативное или неправильное, как я считаю, а за какие-то другие поступки.

— В том, что Европейский суд встанет на вашу сторону, не сомневались?

— А как можно сомневаться? Я же понимал, что это Европейский суд, который беспристрастно смотрит. Вот внимательно решение его почитаешь и там просто плевок в лицо нашего правосудия. Самое интересное, что наш представитель в Европейском суде (представитель России — прим. автора) тоже голосовал за это решение. Они единогласно проголосовали.

— Давайте поговорим о городских проблемах. Вы ведь следите за жизнью Томска? Сегодня в городе новый мэр, формируется новая структура администрации. Вы когда-то тоже только начинали. Ваша ситуация с Николайчуком в чем схожа и в чем коренные отличия? И как вы оцениваете кадровые перестановки?

— Давайте начнем с различий. 1996 и 2009 год — это, как в Одессе говорят, две большие разницы. Тогда, действительно, был кадровый голод. Дело в том, что я все-таки до этого шесть лет руководил Советским районом, был много лет депутатом Государственной Думы Томской области, то есть, кое-что понимал и знал кадры. И я понимал, что кадры, которые воспитаны советской системой, здесь, в администрации не годятся. Это бессмысленно.

А других-то тогда не было просто! Не было, еще не подросли! Молодые, инициативные ребята, которым свобода и демократия дали возможность развиваться, идти в бизнес, политику — они были еще совсем зеленые. Поэтому у меня некая сборная солянка получилась. И я, конечно, ошибался в кадрах, но очень немного.

Вот, например, Михаил Григорьевич Рутман, мой заместитель тогда по строительству. Да, он человек старой системы, но добросовестный очень, и Афанасьев, который на его место пришел, и Титов, который, я считаю, на тот момент был лучшим в городе знатоком коммунальных систем и непревзойденным специалистом по ликвидации аварийных ситуаций. А недостатки были, не бывает замов идеальных! А Анатолий Иванович был человеком консервативным, не желал развивать рынок ЖКХ, что я считал необходимым, и жизнь это подтвердила.

Вот Панасюк — очень сильный тоже специалист. Он никогда в администрациях не работал. Случайно совершенно познакомились с человеком, и я увидел, что он талантливый действительно. Хотя у нас тоже разногласия были. Ведь в коммуналку въехать просто так с улицы, практически, придя с бизнеса небольшого, очень сложно. Но он поднял УК «Жилище» на совершенно другой уровень, чем это было в Томске раньше. Но у него тоже были недостатки, страсть к гиперцентрализации. Но все приходит с опытом, со временем, когда человек нахлебается... Но это потеря для мэрии, я считаю, серьезная.

В голове не укладывается, как можно было убрать Смольникову! Я уже говорил и тысячу раз буду повторять, что финансист в коммерческой структуре и финансист бюджетный — это даже не разные люди, это разные виды живых существ. Дело в том, что в бизнес-структуре — миллион туда, миллион сюда, то есть, люфт некий есть. В бюджете люфта нет. Есть жесточайшие рамки, не то, что шаг влево, шаг вправо — побег, тут просто рубль вправо, рубль влево — недопустимо! И я ценил Смольникову, хотя она по характеру не сахар, она у меня рыдала в кабинете, потому что я ее материл — сил нет! Но она, если права, всегда стояла на своем.

Я 20 лет почти проработал в органах власти Томска и знал всего трех таких специалистов. Это покойный Джаши, Галина Григорьевна Ревенкова из казначейства и Людмила Владимировна Смольникова. Это штучные специалисты, их не бывает много! За десять лет, пока я был мэром, сколько бюджетных скандалов в области было? Масса! В городе, когда меня арестовали, каждый рубль проверили, за десять лет бюджет перетрясали. Это, кстати, тоже говорит о заказном характере, потому что обычно отдельные эпизоды проверяют, а тут все годы моей деятельности и даже больше. Я в деле обнаружил справку из школы, которую закончил в 63-м. Характеристику запрашивали с 63-го года! Это еще раз говорит о том, что заказуха чистой воды, когда всю жизнь человека просматривают! Так вот, о чем я: ни одного бюджетного скандала в Томске за эти годы не было.

— Как думаете, справится Николайчук и его новая команда?

— Думаю, справится, что ему не справиться? Мэр ведь работает не один, это команда, на самом деле. И не важно, есть разногласия там или нет, работает группа людей, специалистов. Я думаю, что неплохой специалист Абрамов, опытный экономист, с административной хваткой, который поработал во власти. Подрастают молодые ребята. Я не знаю, кто придет на место Панасюка, на место Смольниковой... Но могла бы прийти Катя Василевская, она работала замом Людмилы Владимировны — прекрасный специалист. Ярцева Ирина Юрьевна есть — тоже замечательный специалист. Но для такой работы нужен большой опыт. Смольникова же изменила всю финансовую часть, компьютеризировала все, программы создала специальные... Это колоссальная работа была!

— А вы слышали историю с бабой Машей и скандал, который потом разразился?

— Конечно, и у меня просто нет слов! Как может политик позволять себе подобное и нести такую ахинею!

— Если говорить о тех 866 днях в заключении, что вас поддерживало все это время?

— Трудно сказать. Первые дни я был абсолютно сломлен. И не то, чтобы даже морально, но и физически. Я попал на пике тяжелейшего сердечного приступа, которого у меня в жизни никогда не было. Были легкие, у кого их не бывает, но такого не было до этого. А тут в кардиоцентре я сутки пробыл, потом меня в камеру привезли. Причем, не знаю, сознательно это было сделано или нет, но я месяца три с половиной вообще один в камере сидел. Как граф Монте-Кристо! Кроме того, вот этот приступ почему-то очень долго не проходил. У меня немела рука, были дикие боли.

И еще один фактор — питание. Я же на жесточайшей диете, а пришлось почти две недели голодать, тюремную еду я не мог есть, съедал в день только два сухарика заначенных и стакан чая выпивал с кусочком сахара. По сути, это была провокация. Вот это страшно вспомнить. И я, действительно, духом упал. Но у меня есть такая особенность, ее Мельников Сан Саныч первый заметил: чем больше на меня давят, тем крепче я становлюсь. Борьба должна быть! Здесь я тоже понимал прекрасно, что просто так ничего не делается, что это заказуха и будет борьба. Но пока не было следственных действий, а их месяц не было, я без дела совершенно валялся в СИЗО. И тут письма сыпаться стали от совершенно незнакомых людей. Кстати, за два с половиной года было только три негативных письма. А остальные — все с поддержкой. Пенсионеры из Светлого писали, из Асино, Колпашево...

Но одно письмо из Асино не просто меня взбодрило, а некий перелом такой случился со мной. Женщина написала, которая сама была судима. Пишет: мне 42 года, я сидела, у меня трое детей, Александр Сергеевич, мы с огромным уважением к вам относимся, но когда я вас увидела на первом суде небритым, сгорбленным — не надо так делать, я вас очень прошу! Мы же знаем ваши силы, распрямитесь, не ломайтесь!

Вы знаете, я как прочитал это, во мне все изменилось. Баба даже деревенская понимает, что нельзя гнуться перед этой системой, ни в коем случае! Нельзя терять чувство собственного достоинства, это самое главное. Оно важно на свободе, но еще важнее в тюрьме. И я должен сказать, это очень быстро почувствовали все окружающие, не только сокамерники. Когда я выходил на улицу, и если окна открыты, там пятый корпус женский, то девчонки кричали: Александр Сергеевич, держитесь! И радовались, что я выхожу. Как только услышали по телевизору про Европейский суд, про Верховный, кричали все — и мужики, и женщины, что рады и скорей бы отпустили меня. Я поразился просто! Так меня когда выводили из тюрьмы 20 апреля, опер попросил: пожалуйста, не кричите, что вас отсюда уводят, а то сейчас вся тюрьма на уши встанет. И я тихо, спокойно ушел.

— Ушли вы, действительно, тихо. Как же так получилось, что даже родственники не знали, когда вас выпускают из СИЗО?

— Это была тоже спецоперация. После обеда меня привели в спецчасть, где сообщили, что документы поступили, и я могу быть свободен. Я спросил у начальника спецчасти, сообщили ли дочери и адвокатам. Она подняла трубку и, действительно, она не обманывала, телефоны не работали. Кроме того, я разговаривал с некоторыми журналистами, и они рассказали, что им твердо пообещали сообщить, когда Макаров выходить будет. Не сообщили. Это было скрыто совершенно сознательно. Слышали, наверное, как 9 рублей мне государство выдало на проезд? Это был цирк! Я в трех бумажках за них расписался, писал эту сумму прописью. А еще говорят, что у нас негуманное государство. Где-нибудь в Африке выкинули бы и сказали — вали, а у нас — вот, пожалуйста, держите деньги на проезд.

— Сейчас чего вы больше всего опасаетесь?

— Я убежден, что будут попытки провокаций. Точно знаю, что опять прослушиваются все телефоны, причем, совершенно незаконно, суд не мог сейчас дать разрешения на прослушку. Мои телефоны, жены, дочери, сына, внуков. Я точно знаю, и я видел уже этих людей, которые не постоянно, правда, но ходили за мной. Я убежден, что мы сейчас сидим здесь в здании, а меня уже ждут на улице. И я, конечно, опасаюсь провокаций. Бояться не боюсь — опасаюсь. Провокации могут быть самые разные — подскочат, наркотик подсунут или машину остановят, мурыжить будут, а я в суд опоздаю. Да все что угодно может быть!

— И последний вопрос — чем планируете заняться?

— Прежде всего — процесс, процесс и процесс. Затягивать его не собираюсь. Мало того, я человек цели, и для меня сейчас цель пройти через этот процесс. И я сейчас, может кто-то и не поверит, сел дома на более жесткую диету, чем в тюрьме. Там я еще мог расслабиться, шоколадку съесть, конфетку, на свободе же я не позволяю себе ничего лишнего. Боюсь, что может случиться приступ панкреатита, попаду в больницу, а мне скажут, что я симулянт и затягиваю процесс.

Для меня, кстати говоря, общественное мнение очень важно. Люди всегда отличают правду от лжи. Задумайтесь над официальными данными: в страшных сталинских 30-х годах было 7% оправдательных приговоров, сейчас в российских судах — 0,3%. В 23 раза меньше! Какие тут могут быть комментарии...